Валерий Гусев - Шпагу князю Оболенскому! (сборник)

Судили Игоряшку за злостное хулиганство, год ему строгого режима определили, а тогдашний участковый сказал, что он бы и больше для него не пожалел. Может, и верно. За Игоряшкой кое-что еще водилось. Шкодливый он по натуре парень был. И не ради смеха шкодил — ради зла, ради того, чтобы человеку больно сделать. Но теперь намного тише стал, не жаловались особо на него.

Петелин переоделся, сказал что-то матери, которая вышла на крыльцо и с тревогой поглядывала на участкового, похлопал себя по карманам, проверяя, не забыл ли чего, не придется ли за чем возвращаться, и, не обращая больше внимания на милиционера, будто тот и не стоял рядом, сильно хлопнул дверцей.

Вроде бы ничего необычного в его поведении не было, но показалось Андрею, что Петелин крепко не в духе либо сильно волнуется. Водитель он был неплохой, а вот сейчас поехал как-то не по-своему, не в своей манере передачи менял рывками, со скрежетом, заворачивал резко, тормознул жестко, на ухабе скорость не сбросил.

Андрей, пока видно было машину, провожал ее взглядом, потом усмехнулся про себя и подумал: "Подозрительный вы стали, Андрей Сергеевич, всюду вам кошки черные мерещатся".

В магазин участковый взял себе за правило всякое утро заходить — тут глаз постоянно был нужен. Правда, в последнее время все меньше хлопот с этим делом получалось, потому что и сам много сил положил, и общественность хорошо помогала, а главное — Евдокия, продавщица, крепко его сторону держала. Работала в этом смысле творчески: ограничивала продажу алкоголя не только по времени, но руководствовалась и другими причинами, соображениями и признаками, а прежде всего — личностью покупателя и даже его семейным положением. Спорить тут с ней было бесполезно, да и кто из своих с продавщицей спорить станет — с ней все дружить старались.

Поговаривали, однако, что неспроста Евдокия такую гражданскую активность проявляет, что сильно приглянулся ей молоденький участковый, и потому она, имея далекие на него виды, и в магазине строгий порядок завела, и даже в дружину просилась. Но это злые языки трепали. Евдокия особой красотой не отличалась, сама про то знала (носик — кнопочкой, ротик — дырочкой, глазки — крохотные — и все рядом посажено, близко-близко собрано, а вокруг много места для щек и веснушек остается) и Андрею скорее всего помогала бескорыстно — кто-кто, а уж она-то знала — что есть водка для слабого мужика да для его семьи.

Андрей вошел в магазин, поздоровался. Ему дружно, охотно ответили. В очереди были одни пожилые женщины, да спрятался за старой печкой, где рулон оберточной бумаги стоял, сплетник Паршутин. Участковый ему головой на дверь кивнул, и тот сразу вышел, спорить не стал.

— Андрей Сергеич, — прошептала ему Евдокия, когда очередь разошлась и только одна Клавдия осталась — платочек выбирала, — слыхал небось, Егор-то Зайченков опять до нас вернулся? Вот с кем хлопот тебе прибудет. Вчера опять авоську бутылками набил, консервов набрал — все гуляет с приезда. Ты поглядывай за ним — скользкий мужик, от него добра ни щепотки не жди…

Егор Зайченков никогда не был путным мужиком: школу так и не кончил, на механизатора не выучился и специальность никакую себе не приобрел, работу по душе те выбрал. А все потому, что жадным был, с детства мечтал ничего не делать и большие деньги иметь. В колхозе чего только не перепробовал, за какую работу не брался, да все не по душе: которая полегче — так за нее мало платят, а где заработать хорошо можно — там руки набьешь и горб намозолишь. Стал Егор на сторону поглядывать, в город его потянуло. Прикинул, что да как, да и сорвался. Теперь, значит, вернулся. С чем, с какими мыслями и планами? Права Евдокия, вряд ли Егор образумился…

Потом участковый к правлению пошел — машину встречать, за деньгами сегодня ездили: зарплата. Машина скоро подошла. Из нее трое вылезли кассир да два дружинника (один из них — шофер) — этот порядок Андрей сразу завел и строго следил, чтобы он соблюдался, — дело нешуточное, многие тысячи трудной дорогой приходилось везти, тут риску никакого оправдания нет.

— Привет, — сказал Андрей. — Что-то вы долго сегодня. Очередь была? Как доехали?

— С приключениями, — покрутил головой Пашка, председателев шофер. — У Соловьиного болота дерево упало, прямо поперек дороги, будто кто его нарочно положил. Я даже сначала, как ты учил, задний ход дал и в машине остался, а Гришку вперед послал — он и возился с ним.

— Дерево само упало? — забеспокоился Андрей. — Не подрублено?

— Кто его знает? Я не глядел: как Гришка убрал его, так по газам и вперед. Спроси Гришку, сейчас он выйдет, деньги сдаст и выйдет.

— Ладно, сам съезжу, посмотрю. В каком месте-то?

Сваленное дерево Андрей быстро нашел — оно так на обочине и осталось. Лес тут к дороге близко подходил — с одной стороны взгорок поросший, с другой — болото. И дерево, хоть и небольшое было, всю дорогу, видно, перегораживало. Андрей комель осмотрел — и холодно ему стало: подрубленный. Причем в два приема: загодя, так, чтобы стояло дерево до поры, а потом его можно было бы двумя ударами положить, и свежие следы топора ясно видны были, будто только что рубили.

"Плохо дело, — подумал Андрей. — Может, и случайность: приглядел кто-то себе осинку, свалил, а тут — машина председателя… А может, и не так… В следующий раз сам с кассиром поеду — спокойней будет".

17 мая, воскресенье

Холмс поднял с пола громадное духовое ружье и стал рассматривать его механизм.

— Превосходное… оружие! — сказал он. — Стреляет бесшумно и действует с сокрушительной силой.

С утра маленький дождик порезвился. Хотя до этого он грозным притворялся — тучи бродили кругом, вдали гремело и сверкало, похолодало сильно, но ничего серьезного так и не случилось. Поганенький получился дождик — какой-то порывистый, неровный, будто его, как росу с деревьев, ветром с туч срывало — посыплется немного, пошуршит как взаправдашний, и снова нет его, опять свалится, и вновь — тишина. Так и не собрался, только настроение испортил да грязи поверху наделал, самой противной — скользкой, липучей.

Андрей после завтрака во дворе гирькой помахал, постучал в грушу, попрыгал со скакалкой и решил даже в тир сходить — гулять так гулять!

Вход в тир пока не переделывали, так все и осталось, как раньше было, — решетка вокруг склепа, а за ней — двери, кованые, мрачные, тяжелые. Сейчас все они — враспашку, и уже на улице слышны звонкие щелчки духовушек, смех, а то и крепкое словцо. Старики на эту затею ворчали кладбище все-таки, пусть и давно заброшенное, но, как говорится, последний приют страждущим, да и непростое — при церкви оно. Но молодежь это мало трогало, однако надо сказать, что хотя и провели сюда электричество, вечером, как стемнеет, народу в подвале всегда поменьше было — мальчишки в основном резвились, из самых отчаянных.

Сегодня в тире сам председатель командовал: очередь установил и пульки раздавал. Андрей сквозь мальчишек еле к нему протолкался.

— Здорово, Андрюха! — сказал Иван Макарович. — Ну-ка, огольцы, пустите милицию пострелять, пусть первый класс покажет.

Андрей выбрал фигуру "несуна" — маленького человечка с громадными лапами, в которых он тащил ящик с надписью "гвозди", — вскинул легонькое ружье и выстрелил: перед воришкой опустилась тюремная решетка, ящик с гвоздями исчез, и стало очень похоже, что человечек обескураженно разводит опустевшими руками. Кто-то засмеялся и сказал: "На Паршутина похож!"

Иван Макарович сдал свой пост кому-то из дружинников, взял Андрея под руку и повел его наверх.

— Хочу посоветоваться с тобой. Косить скоро начнем…

— А я тут при чем? — удивился Андрей.

— Дело мы одно в правлении задумали, секретное. Сейчас расскажу надо, чтобы без свидетелей.

Они вышли из тира, прошли немного по улице и сели на лавочку под ветелкой Петрухиных — она во всем селе самой развесистой была и вроде даже общественной считалась.

Иван Макарович свои длинные ноги чуть не до дороги вытянул, закурил с удовольствием и вот что сказал:

— У нас самые лучшие травы где? Правильно — на островах. А добираемся мы до них в последнюю очередь, когда перестоят и нахохлятся, если вообще до них руки доходят, верно? Педсовет тут интересное дело предлагает: вроде как боевой десант высадить туда, из пионеров и комсомольцев. Конно-шлюпочный сеноуборочный отряд, во! — Иван Макарович когда-то служил во флоте, и с той поры осталась в его характере некоторая бесшабашность и склонность к авантюрам. Правда, в отношении сугубо хозяйственной деятельности это не проявлялось, напротив, тут он был расчетливо-скуп и по-крестьянски осторожен. Цену труду и копейке хорошо понимал.