Валерий Гусев - Шпагу князю Оболенскому! (сборник)

Уже на окраине, у переезда, участковый вдруг остановился, мотоцикл заглушил и, бросив Елкину: "Посиди", — пошел к пивному ларьку, около которого — он заметил — назревал беспорядок.

Тепленькие мужики, горланя, размахивая кружками и кулаками, угрожающе теснили какого-то прилично одетого гражданина. Тот не пугался, стоял, лениво прижавшись спиной к обитой железом полочке ларька, и, опираясь на нее локтями, развязно держал в руках кружки с пивом, спокойно улыбался, как скалился.

Андрей видел: так же опасно улыбаясь, он, не торопясь особо, выплеснул пиво под ноги окруживших его мужиков, ахнул кружки о полочку зазвенело, брызнули осколки, — и в руках его оказались, как кастеты, крепкие ручки со сверкающими острыми обломками… Мужики примолкли, переглянулись.

— В чем дело, граждане? — Андрей уверенно протолкался сквозь толпу, остановился перед отважным гражданином. — Бросьте в урну ваше "оружие", подберите осколки и уплатите за разбитые кружки. В чем дело, граждане?

Продавщица, получив деньги, испуганно хлопнула окошком, спряталась от греха. Мужики загалдели — враз, все вместе:

— Без очереди лезет! Обзывается всяко! Урка тюремный! Он — человек, а мы что — не люди? Прибери его, милиция!

Андрей оглядел толпу, послушал и повернулся к "урке". Тот уже не был так спокоен, но вида не показывал. Что-то насторожило Андрея, что-то в нем не нравилось, не так было. И главное — не то, что он умело, опытно превратил кружки в страшное оружие, а другое — пока еще неясное.

— Спасибо, лейтенант, выручил. Может, и я когда тебе пригожусь. Совсем оборзели — хулиганье! Как собаки бросаются! — Он почти заискивал, но не явно, в меру, соблюдая достоинство.

— Пройдемте. — Андрей взял его за рукав, отвел в сторону.

Мужики расступились, ворча, пропустили их, сдерживаясь, чтобы не дать задержанному хорошего пинка напоследок.

— Документы прошу предъявить, — сказал участковый.

— Да ты что, лейтенант? Меня чуть не пришили, и я же отвечать должен! Ты даешь!

— Документы! — спокойно, но уже настойчиво повторил Андрей и настороженно смотрел, как он зло лезет в карман, достает бумажник, как подрагивает его чуть раздвоенный подбородок, подергивается бритая щека. Вот оно что! Выбрит, но в волосах сухие травинки, костюм новый, а уже помятый. Ну и что? Загулял мужик, ночевал где-то в прошлогоднем стогу, подумаешь. И брился тоже там? К тому же по виду городской, а лицо обветренное, и дымком от него попахивает — не уютным, печным, а костерным, бродяжьим.

Задержанный стал шарить по кармашкам бумажника — искать паспорт.

— Забыл, куда сунул, — пояснил он, отвечая на вопрошающий взгляд милиционера. — Давно никто не спрашивал.

"Не его бумажник", — уверился Андрей, наблюдая, как неуверенно и нервно, словно спотыкаясь, бегают его грязные худые пальцы.

— Дайте-ка я сам посмотрю.

Неизвестный быстро, незаметно оглянулся по сторонам. На лоб его упала чуть вьющаяся челка с заметной седой прядкой.

Андрей достал паспорт, посмотрел.

— Ваша фамилия?

— Там написано, — буркнул он. — Ты грамотный? Федорин — моя фамилия. Верно? Алексей Кузьмич. Пятьдесят третьего года.

— Где получили паспорт?

Неизвестный ответил.

— Когда?

— В семьдесят восьмом. В декабре. Точнее не помню.

Все было правильно. И что-то не то. Андрей осмотрел бумажник немного денег, лотерейный билет и блок фотографий. Сравнил с фотографией на паспорте. Одинаковые… Стоп! А почему они одинаковые? Фотографии новые, вот на обороте дата карандашом проставлена и номер квитанции, а паспорт выдан в семьдесят восьмом году!

— Задерживаю вас, гражданин Федорин, — сказал Андрей, — для выяснения некоторых обстоятельств.

— Да ладно тебе, начальник! Давай по стакану и разойдемся друзьями. Нет за мной вины, ты уж поверь.

Андрей не ответил, вложил паспорт в бумажник, открыл планшетку…

Федорин вдруг прыгнул в сторону, вцепился в задний борт сползавшего с переезда грузовика, подтянулся и перевалился в кузов. Мужики заорали, кто-то засвистел, но водитель не обратил внимания, прибавил скорость, и машина свернула за угол.

Андрей бросился к мотоциклу, рванул с места так, что Дружок едва не вылетел из коляски.

Машину они догнали почти сразу.

— Давай поближе к борту, — прокричал Тимофей, привставая, — я его возьму!

— Я тебе возьму!

Андрей обогнал машину, просигналил, чтобы остановилась, и подбежал к ней. В кузове уже никого не было…

Андрей забежал в один двор, в другой, выскочил на параллельную улицу, вернулся…

— Как же ты так оплошал? — посетовал дежурный, когда Ратников написал и сдал ему рапорт вместе с бумажником. — А если он в розыск объявлен?

Андрей поморщился, промолчал. Да и что ему было сказать? Что все получилось слишком неожиданно? На то он и милиционер, чтобы любую неожиданность предусмотреть, всякую беду предвидеть и предупредить. Да, плохо дело…

Знал бы Андрей — как оно плохо!

До самого села почти ехали молча. Дружок сочувственно поглядывал на Андрея, кряхтел, плевал на дорогу и все хотел показать, что часть вины за промашку готов взять на себя.

Когда поднялись на Савельевку, он дернул Андрея за рукав — попросил остановиться — и выбрался из коляски.

Все кругом было залито солнечным светом — таким ярким и сильным, что казалось, так будет всегда: не придет ночь, не грянет зима, не набежит издалека серая мокрая туча. И повсюду в этом горячем свете звенели птицы.

Тимофей подошел к самому краю обрыва, обернулся к Андрею, блестя влажными глазами:

— Красота у нас, верно? Нигде таких облаков не бывает, ты глянь какие белые да высокие, какими барашками завиваются. И жаворонок у нас особый — звонкий и переливчатый. Я его одним ухом узнаю, не ошибусь… Он присел, достал мятые папиросы. — Лучшие в мире наши края. Я хоть и нигде кроме не бывал, а знаю. Живи и радуйся! Еще бы Зойка с девчонками вернулась…

— От тебя зависит, — сказал Андрей.

— Думаешь? Ладно, поживем — поглядим.

Так и сидели они рядышком — участковый инспектор милиции и бывший злостный пьяница и тунеядец, и будто не было важнее дела, любовались бескрайним раздольем, нежно-зелеными полями, синими реками, в которых блестело солнце.

— Слышь, Андрюша, а верно старики говорят про кузнеца Савелия, что он в стародавнюю пору сделал себе крылья и летал на них выше леса, а? И края наши, сверху оглядев, Синеречьем прозвал?

— Наверное, правда, — Андрей помолчал. — Теперь уж не узнаешь, про какие крылья они рассказывают, может, что другое под этим понимают…

— Ага, — подхватил Тимофей, — у меня тоже вроде как крылья появились, и легкость в душе как у птицы… Ты гляди, гляди, что выделывает, окаянный! — Он, смеясь, показал на выскочившего на волю, ошалевшего от тепла и света теленка, который, припадая и взбрыкивая, прыгал вокруг трактора. — Ну чисто кобель перед лошадью, только что не гавчет! Ай, молодец! Так его, так, куси его, Бобик!

Ванюшка Кочкин, сидевший за рулем, тоже, видно, был в хорошем настроении: недолго думая, вылез из кабины и стал на четвереньки, замотал кудлатой головой, тяжело и очень похоже замычал. Теленок, задрав хвост, в ужасе дернул от него по борозде.

— Господи, всегда бы так хорошо было! — от сердца пожелал Тимофей.

— Ладно, едем, — сказал участковый. — Дела ждут.

Тимофей, став серьезным, уселся в коляске поважнее и строго сказал:

— В правление. Буду просить председателя доверить мне прежний ответственный пост — поголовье Козелихинской фермы. Так и скажу, мол, рядовой сельский труженик Тимофей Елкин из вынужденного увольнения прибыл, готов приступить к добросовестному исполнению своих обязанностей. Трогай помалу!

У правления только пионеров с горнами не было, а так почти все село собралось — событие! Впрочем, один пионер был — гипсовый. Он стоял напротив фонтана, и на его высоко поднятой трубе сидела ворона и каркала.

Тимофей выбрался из коляски, постоял, глядя на знакомые лица, поклонился до земли.

— За пьянку, сердешный, сидел, — прикрывая рот платком, злорадно вздохнула худая и вредная Клавдия.

— За пьянку не содят, — авторитетно поправил первый на селе пьяница и сплетник хуже бабы, небритый, с синяком под глазом Паршутин. — Вот ежели чего по пьянке — это другое, за это содят.

— Лечился он, — сердито сказала тетя Маруся. — Теперь лечут от этого.

— Дружок! — заорал Паршутин. — Тебя тоже небось вином лечили? Мы в телевизоре видали. Так и я могу, заходи вечерком — вместе полечимся!

Тимофей обернулся на крыльце, усмехнулся снисходительно, как на глупого ребенка.

— Я теперь не Шарик и не Дружок, а тебе и подавно. Ты эту собачью кличку забудь навсегда. Я теперь Тимофей Петрович Елкин — полноправный и сознательный член нашего общества. И потому требую к себе уважения, а кто не захочет — заставлю!