Кто вынес приговор - Алексей Фёдорович Грачев

в глухие дворы. Нет-нет да и выступали на тротуары, забитые снегом, какие-то фигуры - с хрустом, с приглушенным говором оглядывающие их пристально и оценивающе. Фонари, окутанные снегом, казались дымящими, плыли над домами зубцы башни.

- О чем думаешь, Поля? - спросил он ее. - О деревне, знать?

Она вздохнула, нахохлилась сразу - все, что было черного в ее жизни, явилось вдруг разом из этой тьмы улиц. И деревня, и ступени больницы, и теплушки, в которых тряслась, не зная, куда едет, и приют, из которого убегала тайком.

- Нет, - ответила сумрачно. - Не о деревне. Не хочу туда сейчас. И верно, мало ли - недород. И не спастись будет...

И вдруг засмеялась, глянула быстро на него. И он улыбнулся почему-то, но промолчал, только как-то резко сдвинул на лоб фуражку, от смущения, может. А может, и от холодного ветра, несущего по тротуарам поземку с тихим свистом.

Когда подошли к булочной, уже моргающей устало только одним окошком на кухне, она спросила:

- Заставила я вас хлопотать обо мне. Сердитесь, поди-ка?

Он засмеялся коротко, а сам все как-то привычно осматривал стены дома, окна, точно прицеливался разбежаться, прыгнуть, уцепиться за карниз.

- Не выдавалось мне еще с девушками гулять по городу... Ну, иди... Отдыхай.

- Какое отдыхать...

Она вздохнула:

- Рано надо вставать. Белье заставят стирать после гостей. Поди-ка, все увозили.

- А был я на табачной фабрике, - сказал он вдруг. - Говорил. Как будет смена, возьмут сразу. Человек тот на слово верный... И как скажет мне, так к тебе зайду...

"А раньше что же, Константин Пантелеевич?" - едва не вырвалось у нее, но лишь благодарно опустила голову, прошептала:

- Спасибо вам, Константин Пантелеевич...

Она вошла в ворота и остановилась, глядя в просвет двери, как уходит он быстро, широким шагом, не оглядываясь. Будто сразу забыл про нее.

41

Человек этот отделился от стены Казанской церкви, нависшей над переулком, сияющей в свете луны крестами, стеклом узеньких окошечек, Скользнул навстречу, преградил дорогу:

- Перекурить, гражданин, по случаю праздника...

Инспектор был весел. Он еще перебирал в памяти этот путь с девушкой по ночному городу. Он улыбался, не замечая этой улыбки, показывая встречному незнакомцу, что он из гостей и, похоже, пьян. Вынув из кармана пачку "Смычки", протянул тому. Человек в легком пальто-крылатке, в шапке, сдвинутой на густые темные брови, вытащил осторожно папиросу, не выпуская из кармана правую руку. Вон он пригнулся, разминая папиросу. Блеснула перед глазами Кости пергаментная кожа лица, полоска зубов и прищуренные незрячие глаза в инее.

- Из гостей?

- Со службы...

И это слово "со службы" вдруг отшатнуло мужчину, его красивое тонкое лицо передернулось, и Костя невольно сжал рукоять кольта.

- Премного благодарен...

Мужчина быстро пошел дальше. Но эта крылатка, эта шапка и эта быстрота. Не о нем ли говорила Поля? Не с Овражьей ли улицы?

- Гражданин, - крикнул Костя, - а ну, постой!

Но незнакомец завернул за угол, и тогда Костя побежал. Миновав дом, увидел, что тот человек скрылся во двор за торговыми рядами. Во дворе Костя растерялся. Разные пути вели из него. Один - на соседнюю улицу, другой - в подъезды дома, третий - в узкую горловину арки. Не Сынок ли это? Его охватил озноб. Улыбался ему... Ах ты, инспектор Пахомов...

Он окунулся в горловину арки. Под сводами гулко отдавались шаги. Осыпалась снежная пыль, высвечиваясь в лунных отблесках. За аркой начиналась улица, прилегающая к реке, к дровяным штабелям. За ними виднелись контуры вахрамеевской мельницы, дома, нагромождающиеся друг на друга. Где-то за заборами, ограждающими мельничные дома, услышал мерный похруст. Может, это был он, в крылатке, а может, просто подгулявший гость. Где-то вдруг запиликала гармонь, завизжали девицы, затрещали доски. Он вбежал во двор, прошел к двухэтажному деревянному дому. Дом тот самый, в котором жила баба Марфа. У нее тогда гулял Вощинин. Там его засек, вероятно, этот Сынок, если это был он. Не здесь ли он снова?

Где-то на втором этаже приглушенно звучали голоса. За тонкой занавеской окна выступали спины сидящих. Кто они?

Он вошел в подъезд, поднялся по лестнице, остановился, прислушиваясь. В коридоре было тихо. И вместе с тем внутренний голос как шепнул: не спеши, инспектор, проверь все. Открылась вдруг дверь, бросив на пол косой луч света. И тогда он прошел мимо стоявшего на пороге парня. За столом сидела грузная старуха, курила. Возле нее играли в карты трое парней в распахнутых рубахах. В одном признал Жоха. Две девицы с черными, накрашенными бровями спали, прижавшись друг к другу, на кушетке. На столе темнели бутылки вина. Было дымно от табака, было душно от винной вони. Тот парень, мимо которого прошел Костя, высокий и чубатый, двинулся за ним следом, спросил:

- Тебе чего?

Парни тоже оторвали головы от карт, мутными глазами уставились на инспектора. Первым пришел в себя Жох. Он бросил карты на стол и поднялся с трудом.

- А ты сиди, Жох, - попросил Костя, положив ему руку на плечо. - Я мешать не собираюсь... Просто обход делаю. Нет ли пьяных, нет ли драки...

- А у нас, товарищ инспектор, все тихо, - пролепетал Жох.

Высокий отступил, снова пошел было к дверям. Костя махнул ему рукой:

- Ну-ка, назад.

Он посмотрел на бабу Марфу, которая перестала курить и, не ворочая точно деревянной шеей, тревожно смотрела на него, на высокого парня, стоявшего у входа в каком-то напряжении.

- Кого-нибудь ждете?

Никто не отозвался сразу, лишь минуту спустя баба Марфа открыла щербатый рот, засмеялась:

- Кого ждать, к утру время идет.

Жох повалился на кушетку рядом с девицами, и одна из них, открыв глаза, спросила:

- Ну, пошли, что ли?

- Погодь, - отозвался Жох, - тут менты в квартире...

Проснулась и вторая, уставилась по-дурному на Костю. Он хотел было спросить ее, кто она такая, но тут услышал шаги в коридоре. Быстро встал у двери, вынул кольт, оглянулся на парней, шепнул:

- Всем молчок, стреляю без предупреждения...

Он совсем не думал, что кто-нибудь из них может вытащить наган, что кто-нибудь