Ричард Касл - Жестокая жара

— Рук, человек умер, а ты — «бла-бла-бла»?

— Ничего против него не имею. Просто я отношусь к тем людям, которые, услышав о редких болезнях, переносимых клещами, сразу же начинают чесаться и каждые пять минут измерять себе температуру.

— Еще одно твое замечательное качество, Рук. Как мне повезло. — Она указала большим пальцем на некролог. — А тем временем многообещающая ниточка снова обрывается. Когда он умер?

— В двухтысячном году. — Рук закрыл страницу. — Во всяком случае, это исключает его из списка подозреваемых в убийстве Николь Бернарден.

Итак, уже в который раз важный свидетель ускользнул от Никки навсегда, но она постаралась не падать духом. Она как раз размышляла о том, что в дальнейшем следует плотнее заняться Ари Вайсом, когда шаги Тараканов за спиной заставили ее вздрогнуть.

— Детектив Хит? — Обернувшись, Никки увидела напарников; оба были мрачнее тучи.

— Говорите, — велела она.

— Лучше мы тебе покажем, — предложил Каньеро.

Они с Руком последовали за Тараканами в дальний конец помещения, и Таррелл заговорил:

— Я обнаружил это минут десять назад, но пришлось подождать до двух часов, пока Шерон Гинсбург не отправится на обед. — Он сел за стол и щелкнул несколькими клавишами.

Каньеро объяснил:

— Это состояние счета твоей матери на ноябрь девяносто девятого года в трастовом банке «Новый Амстердам».

На экране появился финансовый отчет. Таррелл отъехал в кресле в сторону, чтобы Никки смогла просмотреть документ.

Рук склонился над экраном рядом с ней и глухо застонал. Хит побелела и отвернулась.

И словно для того, чтобы облечь ее ужас в слова, детектив Таррелл негромко произнес:

— Если верить этим бумагам, за день до убийства твоей матери на ее счет поступило двести тысяч долларов.

— Ты что-нибудь понимаешь? — спросил Каньеро.

Никки не ответила. Потому что ответить — означало признать, что ее мать, скорее всего, продалась врагам своей страны.

У нее закружилась голова. Хит вновь взглянула на экран, надеясь, что произошла какая-то ошибка, но все поплыло у нее перед глазами. Руки затряслись, и, когда она скрестила их на груди, чтобы скрыть дрожь, все тело заколотило. Колени подкосились; она услышала голос Рука, доносившийся как будто из колодца, — он спрашивал, в порядке ли она. Никки повернулась к нему спиной, собираясь двинуться к своему столу, но, пройдя полпути, передумала и на подкашивающихся ногах вышла в коридор, по дороге задев какое-то кресло или стол.

Она оказалась на улице, но свежий воздух не помог прийти в себя. Голова по-прежнему кружилась от ужаса. Несмотря на солнечное весеннее утро, перед глазами стояла какая-то темно-синяя пелена, похожая на конденсат, покрывающий стеклянную дверь ванной. Никки потерла глаза, но, когда открыла их снова, капли замерзли и образовали сплошную ледяную корку. За мутной завесой двигались какие-то призрачные фигуры; в них было что-то знакомое, но Никки никого не узнавала. Сквозь замерзшее стекло на нее смотрело чье-то лицо. Оно походило на ее собственное отражение в запотевшем зеркале. Возможно, это было лицо ее матери.

Она не знала.

Хит услышала за спиной голос; кто-то окликнул ее. Она бросилась бежать.

Сама не зная куда.

Взвизгнули шины, грузовик угрожающе загудел. Никки инстинктивно выставила перед собой руки и прикоснулась к раскаленной решетке радиатора фуры, едва успевшей затормозить. Она удержалась на ногах, но от толчка ледяная стена треснула, и она увидела, как близка была к гибели — ее едва не сбил огромный грузовик.

Никки развернулась и побежала прямо по проезжей части Коламбус-авеню — неизвестно куда, куда угодно.

Прочь от всего этого.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Перед входом в Американский музей естественной истории со стороны Центрального парка возвышается конная статуя Теодора Рузвельта. На каменной стене, что тянется вдоль фасада здания позади знаменитой бронзовой фигуры, перечислено двенадцать достижений великого президента: Земледелец, Филолог, Исследователь, Ученый, Борец за охрану природы, Натуралист, Государственный деятель, Писатель, Историк, Гуманист, Солдат и Патриот. У стены установлен ряд гранитных скамей, предназначенных для созерцания и размышлений.

Когда Рук догнал Хит, она сидела на скамье под словами «Государственный деятель» и, согнувшись, пыталась отдышаться.

Прежде чем он открыл рот, она узнала его ботинки и брюки и, не поднимая головы, прошептала:

— Уходи.

Он не послушался и сел рядом. Некоторое время оба молчали. Она сидела, уставившись в землю; он положил руку ей на спину; рука поднималась и опускалась в такт дыханию Никки.

Он подумал о том, как всего несколько дней назад они обнимались на парижском Новом мосту и как он размышлял о толстых каменных стенах, ограждавших Сену. Рук вспомнил свои тогдашние мысли: что произойдет, если одна из этих стен даст трещину?

Теперь он знал ответ.

И принялся за устранение последствий.

— Ты же понимаешь, это еще ни о чем не говорит, — начал он, когда Хит более или менее пришла в себя. — Это просто банковский счет. Можешь, тебе хочется сразу думать о плохом, но мне кажется, что ты нарушаешь собственное правило: делаешь вывод, не имея убедительных доказательств. Это уж моя привилегия.

Никки не издала ни звука — не хмыкнула, не фыркнула презрительно. Лишь сложила руки на коленях и опустила на них голову. Через несколько минут заговорила:

— Уже не знаю, стоит ли игра свеч. На самом деле, Рук, может быть, мне просто прекратить это. Закрыть дело. Пусть мертвые хоронят своих мертвецов… Пусть вся эта грязь… я не знаю… так и останется под слоем льда.

— Ты что, серьезно?

— Это возможно, хотя в участке, конечно, меня не поймут. — Никки прерывисто вздохнула. Затем тонким, жалобным голосом произнесла: — Но я же все время повторяю себе, что делаю это ради нее.

— Ты уверена?

— А зачем же еще?

— Я не знаю. Может быть, ты делаешь это для себя, потому что тебе нужно узнать о той части ее жизни, которая теперь неразрывно связана с твоей. Это самая веская причина для продолжения, которую я только могу придумать. — Он помолчал и добавил: — Хотя, конечно, ты просто можешь сдаться, потому что дело оказалось слишком трудным, — как Картер Деймон.

Хит выпрямилась и обожгла его гневным взглядом.

— Эй, — воскликнул он. — Я просто из последних сил стараюсь вернуть тебя к жизни.

— Правда? Сравнивая меня с этим неудачником? Не слишком изобретательно.

— И на старуху бывает проруха. — Рук взглянул на конную статую Рузвельта, возвышавшуюся над Сентрал-Парк-Уэст. — Вот это был гигант, правда? А ты знаешь, что когда-то он служил полицейским комиссаром Нью-Йорка? Департамент безнадежно погряз в лени и коррупции, но ТР за два года навел там порядок. Ты мне его напоминаешь. Однако тебе придется еще поработать над усами.

Никки рассмеялась. Затем задумалась и пристально посмотрела Руку в глаза, словно пытаясь разглядеть там нечто бесконечно ценное. И наконец поднялась.

— Пора за работу.

— Если ты настаиваешь и если у тебя хватает безумия, чтобы продолжать, я достаточно безумен, чтобы следовать за тобой.

Следующим в списке богатых родителей, полученном Никки от частного детектива, следившего за ее матерью, значился Элджернон Барретт. Остановившись у ворот его предприятия в Бронксе, Никки попросила Рука еще раз проверить адрес. Кейтеринговая компания Барретта «Ямайский перец» располагалась в унылом тупике в окружении бетонных заводских цехов и автомобильных свалок и имела отнюдь не самый процветающий вид.

— А ты знаешь, что о книге нельзя судить по обложке? — спросил Рук, переступая через пучки сорной травы, пробивавшиеся между камнями на дорожке, ведущей к главному входу. — Однако согласен, о банкетной фирме нужно судить именно по ее тараканам.

Пока они ждали в небольшом вестибюле, напоминавшем офис автомойки, Рук подошел к застекленным двойным дверям, сквозь которые видна была кухня, и воскликнул:

— Беру свои слова обратно. Здесь можно есть на полу — и не только крысам, но и людям.

Они мерили вестибюль шагами двадцать долгих минут, пока администратор не соизволила ответить на звонок и не провела их по убогому коридору, обшитому ДСП, в кабинет хозяина. Элджернон Барретт, худой как щепка уроженец Ямайки, обладатель впечатляющей копны дредов в стиле Мэнни Рамиреса,[137]торчавшей из-под вязаной шапки, сидел за огромным письменным столом, заваленным бутылочками специй, нераспакованными посылками и журналами о скачках. Он не поднялся навстречу посетителям и даже не повернулся в их сторону. Половину его лица скрывали дизайнерские солнцезащитные очки, так что можно было заподозрить, что он спит. Но его адвокат, примостившаяся рядом с клиентом на складном стуле, определенно бодрствовала. Элен Миксит, некогда успешный прокурор, в свое время покинула государственную службу и занялась частной практикой. В качестве адвоката она добилась таких же головокружительных успехов. Бульдог, как ее называли за глаза, не стала тратить время на любезности.