Дальний билет - Михаил Сидорович Прудников

и Розен скрываются в Тюрингии. Розен сильно изменился. Истинный говорит, что, скорее всего, у него появилась какая-то надежда на куш из непонятного источника. Розен снова стал скрытен, занят какой-то работой, похоже — организацией склада с боеприпасами. Цель — неизвестна. Возможный адрес склада — ваш район.

…Ночью мне не спалось. В окна стучал не по-весеннему резкий дождь, бил ветер, и они мешали не только слать, но и думать. А думать было о чем.

Недобитые гитлеровцы конечно же старались обеспечить себя складами с боеприпасами. И ничего невероятного не было в том, что такой склад находился в нашем районе. Плохо было другое — мы ничего о нем не знали.

Опыт не раз подсказывал мне, что без своевременной проверки полученных сигналов мы часто не знали того, что могли бы знать. И лишь тщательный анализ каждого сигнала давал необходимый результат.

Еще и еще раз я перебирал в уме всю обстановку, сложившуюся в районе. Я разбил его на зоны и стал мысленно рассматривать каждую из них.

Размышляя, я стал перебирать в памяти организацию обеспечения района продовольственными товарами.

Кое-что показалось мне интересным, а именно — мыло. Мыла не хватало. Кусок мыла мог привести в восторг любого немца. Мыло перекупали, просили, искали. Его искали даже дети.

Вот это и привлекло наше внимание. Мы часто видели, как дети принимали за кусок мыла брикет тола, бросались к нему, и нам приходилось объяснять им ошибку.

И вот они собирают мыло, ошибаются и несут тол. Куда они несут мыло и тол? Мы всегда считали, что домой.

А если?.. Неужели дети? Неужели это след?

Я уже ходил по комнате, не обращая внимания на рвущиеся в окно дождь и ветер. Не дожидаясь утра, вызвал Виктора. Выслушав меня, он тоже заволновался.

— Конечно, дети не основные их поставщики, — рассуждал я. — Но они могли ухватиться и за эту ниточку.

— Могли, — согласился Виктор. — По психологии своей — могли. По логике своей — считали, что детей не заподозрят. Детям вообще можно ничего не объяснять. Можно даже сказать — собирайте мыло. И дети будут нести мыло и тол, и чаще — тол, потому что тола в районе больше, чем мыла. Только я думаю, не оборвется ли эта ниточка на неизвестных приемщиках?

— Не думаю, — возразил я. — Дети поверят скорее знакомому человеку.

— Хорошо, — сказал Виктор. — А на этом знакомом не оборвется?

— Надо, чтобы не оборвалась! — рассердился я.

— Просто оторопь берет — детей впутывать! — Виктор передернул плечами.

— Война, Виктор! — зло сказал я. — Продолжается война! Ты думал, после тишины не будет выстрелов? А они — вон, каждый день то громко, то тихо звучат!

— Если на втором конце этой ниточки, — заговорил о другом Виктор, — находится Розен, то не логично ли мне добраться до него еще раз? Со старым знакомым, я думаю, он будет откровенен.

Я возразил сразу:

— Нет, Витя, дважды в одну реку не входят. Да и Розен теперь не тот. Прошлым предательством его уже не испугаешь. Судя по всему, он служит новым хозяевам, а они до поры до времени прощают старые грехи. Здесь нужен иной сюжет.

Уже рассвело, и кончился дождь, и даже проглянуло редкое в ту послевоенную весну солнце. Мы с Виктором не выходили из комнаты. К полудню в общих чертах план был готов.

* * *

Мальчику не хотелось идти домой. Его товарищи обычно бросались после игры к дому — может быть, потому, что проголодались и надеялись получить что-нибудь от матери, или потому, что их ждало что-то иное, приятное, или, может быть, у них были какие-то обязанности.

У этого мальчика тоже разыгрывался аппетит, и он с удовольствием поговорил бы о чем-нибудь с матерью, а кроме того, у матери для него наверняка нашлось бы поручение, но он не спешил, направляясь по длинной, уже зазеленевшей аллее, в конце которой в стороне от других располагался бывший ресторанчик его бабушки, ставший теперь жильем ему и его матери.

Если бы только им одним! После страхов, которые передавались ему от матери, после шума автомашин и людей, одетых в военную форму, в районе наконец настала тишина. Сначала было жутко, было голодно и продолжался страх, причину которого он не знал. Но потом пришли русские, пришли совсем не так, как рассказывали им в отряде гитлерюгенда, в котором, впрочем, он пробыл совсем недолго и усвоил лишь одно — безопасность в беспрекословном подчинении старшим.

Пришли русские, и мать, молясь по вечерам, сама уговаривала себя:

— Здесь никто не знает, что мой муж служил в гестапо. Здесь ничто не грозит мне. Отче наш, отче наш…

При этом она плакала и обнимала сына, и мальчику было жаль ее, хотя он был твердо уверен, что страхи матери напрасны, поскольку русских не нужно бояться* Думая так, он все же оговаривался:

— Надо лишь беспрекословно подчиняться старшим.

Кухня русских раздавала обеды, и жизнь стала казаться мальчику совершенно счастливой. К тому же и мать постепенно успокоилась и благодарила бога за то, что никто не попрекает их бывшим рестораном бабушки, даже не выгоняет из помещения, большая часть которого была заколочена.

Так продолжалось десять долгих прекрасных дней — до того вечера, когда к ним постучался дядя Мартин. Это был человек с чисто вымытым багровым лицом, и когда мальчик открыл ему входную дверь, дядя Мартин прошел мимо, даже не взглянув на мальчика, о чем-то пошептался с матерью за закрытой дверью гостиной, а потом вышел вместе с ней к мальчику.

Мать была вновь (испугана, а дядя Мартин теперь улыбался мальчику.

— Прекрасный малыш! — оказал он. — Ты и есть Лео? Привет тебе от папы.

Мальчик почти не слышал слов, он был поражен неумением дяди Мартина говорить ласково — голос звучал хрипло и с перебоями. Но еще больше его поразила разница между испугом матери и радостью дяди Мартина.

Мартин поселился у них в доме, и на следующее утро он уже ходил с костылем и тщательно хромал на левую ногу.

Мать сказала:

— Лео, если ты хорошо воспитанный сын… и если ты любишь своего папу… который был… ты же помнишь это… простой рабочий… и не вернулся с войны… то ты во всем будешь слушаться дядю Мартина. Дядя Мартин вернулся из Африки, где был тяжело ранен.

Просьба матери была излишней. Лео интуитивно понял, что дядю Мартина надо слушаться, тем более что это не противоречило его главному правилу — взрослым надо подчиняться беспрекословно.

Нельзя сказать, что приезд Мартина круто изменил порядок в