Убийство в подарок - Карен Дюкесс

когда открывается дверь, в палате сидит в кровати хрупкий старик. Все в нем какое‐то непрочное: глаза мутные, на голове торчат жидкие клочки седых волос, на костлявом лице остались островки седой щетины, как будто он дрожащей рукой водил по щекам электрической бритвой. Длинные тонкие пальцы лежат на синем шерстяном одеяле.

– Доброе утро, Джордж, – громким бодрым голосом говорит сестра. – К вам посетительница. Это ваша внучка.

Так тихо, что я слышу скрипучее дыхание Джорджа. На тумбочке рядом с кроватью лежат программа скачек и устаревший календарь. На стене в раме – картина на бархате, изображающая дуб осенью. Цвета кричащие, почти неоновые.

– Я Кэтрин. – Почему‐то выскакивает именно то имя, которое выбрала для меня мать.

Он слышал, что я сказала? Старик таращится на меня, водя туда-сюда челюстью, словно у него что‐то застряло в зубах.

– Внучка, да?

– Да, Сьюзан Мэри – моя мать.

Звучит непривычно, словно я говорю о незнакомке.

– Значит, ты дочка Сьюки.

– Именно так.

– Рослая девица. – Ух ты. Такого я не ожидала. – Не такая мышка, как Сьюки.

– Отец был высоким.

– Хм. – Его пальцы дрожат на одеяле. – Сядь поближе.

Я с неохотой опускаюсь на краешек матраса.

– Мама хотела привезти меня сюда. Я впервые в Англии.

– Правда? Ничего не слышал о Сьюки много-много лет. Она не писала ни слова, ну и я тоже. Так где же она? Раз она хотела привезти тебя, почему сама не приехала?

Его манера разговора убавляет мой страх сообщить ему печальную новость.

– В прошлом году у нее был инсульт. Она не болела, это случилось внезапно. – Впервые мне приходит в голову вопрос, не был ли материнский инсульт, такой неожиданный, подготовлен всей ее жизнью, не сказалось ли таким образом стремление похоронить собственное прошлое?

– Так, значит, она в больнице?

– Нет. М-м, она умерла.

Старик выставляет нижнюю губу, двигает ею туда-сюда. Отводит от меня взгляд и начинает кашлять, сначала слегка, потом сильнее. Хрипит и хватает ртом воздух. Я поворачиваюсь к медсестре. Она наклоняет пациента вперед, стучит по спине. Нажимает на кнопку, чтобы опустить изголовье кровати и положить старика.

– Вот так. Все хорошо, – говорит она мне.

Непохоже, что хорошо. Похоже, что ему больно.

– Она не страдала, – говорю я. – Все произошло очень быстро.

– Моя девочка, – шепчет Джордж. На меня он не смотрит. – Сьюки.

Он плачет? Не такого я хотела. Я собиралась обвинять и быть сильной. Ну почему мамы нет рядом? И почему именно мне выпало сообщать старику о том, что случилось с его дочерью? Я не хочу плакать здесь, но слезы против воли струятся по щекам. Я вытираю нос внешней стороной кисти. Неправильно все это, совсем неправильно.

– В ящике, – говорит Джордж, поводя рукой в сторону тумбочки. – Бумажник.

Какого черта? Он что, собирается давать мне деньги?

– Не надо…

– Достань бумажник, – хрипит он.

Я нахожу бумажник из растрескавшейся кожи и отдаю ему. Руки у старика дрожат. Ему не сразу удается вынуть оттуда нужный листок, но потом он протягивает мне фотографию, потрепанную по краям и сморщенную; похоже, она лежала в бумажнике долгое время. Семья перед небольшим каменным домом. Джордж, с копной волос и мускулистым телом, одной рукой обнимает Энн, которая опирается на его плечо и улыбается в объектив. Волосы у нее зачесаны назад, но я замечаю, что они такие же густые, как и у меня. Она держит за руку маленькую девочку в майке и шортах.

Снимок красивый, и в то же время страшный. Портрет утраченного.

– Возьми, – говорит он. Глаза у него влажные, губы дрожат.

– Я могу сфотографировать этот снимок на телефон, и вы сможете сохранить оригинал, – отвечаю я.

– Я хочу, чтобы он был у тебя.

Джордж наблюдает, как я убираю фото в сумку, потом кладет голову на подушку и закрывает глаза. Дыхание у него замедляется и становится равномерным.

– Он быстро устает, – говорит сестра. – Можете прийти попозже?

– Вряд ли.

Я отрываю пустой угол от расписания скачек и беру из ящика стола ручку. Записываю свое имя, адрес и номер телефона. Сомневаюсь, что нам с дедом доведется снова поговорить, но и просто так уезжать не хочу. Крупными буквами я добавляю: «Рада была повидаться». Возможно, моя мать так бы не поступила, но, как сказала Жермен, ее здесь нет. Только я.

Я передаю обрывок бумаги сестре.

– Позаботьтесь, пожалуйста, чтобы он прочитал.

– Конечно, – обещает она.

В машине Жермен спрашивает:

– Ну как?

Я рассказываю ей, что все вышло, с одной стороны, хуже, с другой, лучше, чем я ожидала. Мой дед – печальный угрюмый человек, но не лишенный чувств.

На обратном пути я открываю окно и высовываю лицо, чтобы почувствовать на щеках деревенский воздух. Пышные холмы манят к себе. Я пытаюсь припомнить ту цитату из рассказов о Шерлоке Холмсе, которую Эмити приводила в наш первый день в деревне. Что‐то о дьявольской жестокости и тайных злодействах, симпатичной деревне и гнусном преступлении. Думаю, сейчас я понимаю, о чем шла речь. Секреты незнакомцев доставляют чистое удовольствие. Убийство чужого человека, чья‐то месть, ложь, разлука служат передышкой от сумятицы реальной жизни. Выдуманный хаос – все равно что каникулы, прекрасный способ отвлечься. Мы можем плыть по течению сюжета и дрожать перед опасностью, не волнуясь, что нам нанесут вред. И в конце на каждый вопрос найдется ответ, каждый поступок получит объяснение, все будет растолковано и разложено по полочкам. Солнце взойдет, автобус побежит своим маршрутом, любопытная соседка заступит на дежурство, а красотка в пекарне, улыбаясь, спросит, какой сытный пирог мы желаем отведать сегодня. Детективные игры, как американские горки в парке развлечений, будоражат и дарят облегчение без боли.

Часть III

Письмо

Глава пятьдесят девятая

Пять месяцев спустя, ноябрь

Сегодня год со дня смерти матери. Я отклоняю приглашение Деворы прилететь во Флориду, чтобы поплавать с ламантинами в мамину честь. Также отвергаю предложение мистера Гроуберга совершить длинную прогулку по любимым маминым местам, поскольку мы в Буффало, который она ненавидела, и льет ледяной октябрьский дождь, грозящий перейти в снег. В такие дни мы с мамой читали, и как раз этим я и собираюсь заняться. Подогреваю сидр со специями и приношу его в гостиную. Растягиваюсь на диване, сунув ноги под сшитое бабушкой одеяло, и начинаю читать: «Рассчитывать на прогулку в тот день не приходилось…»

Как обычно, я погружаюсь в сюжет немедленно, разделяя возмущение Джейн Эйр скверным обращением со стороны родственников, которые взяли ее к себе. Ветер воет вокруг дома, и скоро он уже безумствует «неистовыми порывами» снаружи ужасного Ловудского приюта, куда отправили Джейн