Портрет - Сюзан Обри

серебряной оправе и предал переписку огню. Этот поступок доставил ему истинное удовольствие, почти чувственное, как если бы языки пламени до последнего воспоминания сожрали образ этой ничтожной женщины.

Он снова пошарил в поисках ежедневника. Прикосновение к кожаному переплету его успокоило. Каждый день, если только не был в отъезде, он листал его, перечитывал места, где говорилось о болезни его жены и ее последних минутах. Как это легко – убивать. Первое убийство далось ему с трудом. Старик-нищеброд так вмазал в ответ, он совершенно этого не ожидал, и потом еще долго отбивался как дьявол, пока не перестал шевелиться. Шарль сам не знал точно, откуда в нем вдруг поднялось неосознанное желание уничтожить его. Был поздний вечер. Он вышел с занятий по медицине на факультете, его терзали усталость и голод. Старик сидел, прислонившись к ограде, и выпрашивал подаяние таким плаксивым голосом, что это взбесило его. «Обществу следовало бы избавляться от таких недочеловеков, живут за наш счет и ничего не дают взамен». Улица была пуста. Шарль сделал вид, что роется в кармане, нащупывая мелочь, потом наклонился, схватил мужика за горло и сжал, крепко сжал. Побируха завизжал, как свинья, от него до тошноты воняло, но надо было довести дело до конца. Он испугался, когда вдалеке сверкнули фары автомобиля, но машина повернула и исчезла за поворотом. После ожесточенной борьбы старик больше не двигался. Несмотря на мороз, Шарль был весь в поту и едва дышал. Он поднял воротник пальто и ушел оттуда, мечтая окунуться в ванну с горячей водой, но ему пришлось удовольствоваться полосканием в холодной – он налил воды в маленькую раковину жалкой комнатенки, в которой проживал.

Да, первое убийство было самым трудным. А вот уже с Валькурами – это как детская игра. Он прокрался к ним в спальню, накапал в их стаканы с водой количество веронала, достаточное, чтобы привести к смерти, так похожей на самоубийство. Шарль так и не простил их за презрение к нему, особенно мсье Валькура – этот и вовсе не упускал ни одного случая указать ему, какое он ничтожество. Нуль. После их смерти он приблизился к исполнению последней своей мечты – наконец стать хозяином этого дома, владеть им, как он владел Жанной.

А вот с женой все оказалось намного сложнее, чем он думал; пришлось менять планы в последнюю минуту. Стоит только подумать об этом, и его бьет нервная дрожь. Он перечитал заметки, сделанные им в последнюю неделю перед смертью Жанны. Опять пробежав их глазами, он почувствовал, что успокоился, они подтвердили: он все делал правильно. Каждый вечер, несколько недель подряд, он давал жене малую дозу гельземина – яда, поражавшего сердце. Она и так уже страдала от сердечной болезни – если б она вдруг скончалась от нее же, это никого бы не удивило. В своем ежедневнике он скрупулезно описал ухудшение ее состояния, изобразив себя добрым муженьком, встревоженным здоровьем милой супруги.

Шарль продолжал листать ежедневник в поисках фотографии Жанны с сестрой от июня 1912 года – он нашел ее в секретере Жанны уже после ее «кончины». Зачем его жена вырезала лицо сестры? Неужели между ними была ссора, о которой он ничего не знал? Но ведь они казались такими неразлучными и близкими… Жестокость поступка очаровала его; он почувствовал странную радость, рассматривая эту дыру, круглую и пустую, как изнанка любви. Вот тут он и осознал, что фото, которое он аккуратно вложил в лист за 11 мая, было переложено на вторую неделю апреля. Кто-то входил в мой кабинет и рылся в моих вещах.

Пронзительно зазвонил телефон. Шарль поднял трубку. Это был доктор Харви. Шарль выслушал его, потом побледнел.

– Вы в этом уверены?

Он положил трубку, чувствуя вкус праха во рту.

LXV

Клеманс давала ученику урок грамматики, когда в зал для занятий ворвался доктор Левассёр. Он приказал ей так, будто бритвой разрезал:

– Немедленно идите в мой кабинет. И ты тоже, Тристан.

Произошло то, чего опасалась гувернантка: врач обнаружил, что фотография сестер Валькур положена в его ежедневнике не на то место, где была раньше. Ее выгонят из этого дома, и ей придется бросить Тристана на произвол судьбы, хотя теперь она точно знала, какая ужасная опасность подстерегает его. Двуличие вызывало у нее ужас, и все-таки она старалась изображать на лице спокойствие. Ей необходимо было скрыть свои чувства, запереть их под маской простодушия и невинности. Ей вспомнились слова, сказанные на прощание тетушкой: умей как следует скрывать свои эмоции.

* * *

Войдя в комнату, Клеманс увидела Тристана, мсье Ахилла и мадам Августу, они выстроились в ряд, как оловянные солдатики. Доктор Левассёр не предложил им сесть. Сам он уселся за свой стол с видом судьи, готового приговорить обвиняемых к смертной казни.

– Кое-кто проник в мой кабинет и рылся в моих личных бумагах.

Прислуга и Тристан молчали. Клеманс спрятала руки в складках платья, чтобы доктор Левассёр не заметил, как они предательски дрожат. Только бы мадам Августа и мсье Ахилл не выдали меня…

– У меня есть доказательство этого бесцеремонного вторжения. Я требую, чтобы тот, кто позволил себе эту неслыханную наглость, немедленно признался, иначе незаслуженное наказание понесут другие.

Клеманс почувствовала дрожь в коленках. Ну же, смелей. Подумай о Тристане. Защитить его – твой долг.

Врач со строгим лицом обратился к сыну:

– Тристан, если ты что-нибудь знаешь, то должен сказать мне.

Мальчик опустил взгляд. Гувернантка не смела посмотреть в его сторону, она боялась тем самым выдать, как он встревожен.

– Отвечай!

– Я ничего не знаю, – прошептал он.

– Тяжкий проступок – лгать родному отцу.

– Я вам не лгу.

В голосе подростка теперь звучала твердость. Врач перевел взгляд на своего фактотума.

– Мсье Ахилл, это вы пробрались в комнату?

– При всем уважении, сейчас я вообще здесь в первый раз, доктор Левассёр.

Это была святая правда. Сюда, в свой кабинет, так же как в столовую – и вообще дальше входных дверей в дом, – доктор запретил своему лакею входить, объяснив это следованием доброму обычаю держать домашнюю челядь на дистанции; одна только мадам Августа имела право являться сюда для уборки. Этот запрет не обманул мсье Ахилла, подозревавшего, что дело тут в цвете его кожи, но ему ничего не оставалось, кроме как подчиниться, чтобы присматривать за Тристаном.

Доктор Левассёр повернулся к кухарке.

– У вас, мадам Августа, есть дубликаты всех ключей, в том числе и от моего кабинета. Рассказывайте все, что вам известно, или я тотчас же вышвырну вас вон.

Служанка побледнела.

– Я не сделала