Андрей Ветер - Случай в Кропоткинском переулке

— И в шортах нельзя, что ли? — всплеснула руками Света.

— В шортах можно, но местные всё равно ворчат, плюются вслед. Одна бабища остановилась перед нами, здоровенная такая, ноги как фонарный столб и все в синих пупыристых венах, и ну кричать: «Срамотища, мужик бесстыжий!» Это она про папу, потому что он в шортах гулял. А у самой сарафан обвислый такой, что груди, извиняюсь, наружу вываливаются. И ей не стыдно, что она такая, а шорты для неё — срамота. Бред какой-то!

— Провинция, — снисходительно пояснила Света.

— Да плевать, что провинция! — звонко отозвалась Марина. — Страшно, что могут камнем швырнуть! Дикость такая!.. Мальчики, а почему вы не ухаживаете за нами?

— Момент! — Сытин схватил бутылку и быстро разлил зашипевший напиток по бокалам.

— Давайте, — предложила Вера, — выпьем за то, чтобы люди стали добрее и терпимее.

— Шикарный тост! — поддержал Сытин.

Смеляков с удовольствием сделал глоток после того, как все звонко соприкоснулись своими бокалами.

«Хорошо здесь», — подумал он.

Марина и Света весело щебетали, и их беззаботные голоса органично сливались с джазовой музыкой, словно девочки составляли единое целое с причудливой импровизацией рояля и саксофона.

Мир, в который попал Смеляков, был красивый и основательный.

«Да, в моём родном Тутаеве такие хаты никому и не снились. И таких чудесных компаний не бывает. Там всё проще… примитивнее даже… Всё-таки провинция есть провинция, чтобы там ни говорили. А здесь сказочный дух, удивительный. И девчонки славные… Пожалуй, мне больше нравится Вера, хотя у Марины и Светы фигуры великолепные, но Вера в целом как-то интереснее»…

Время пролетело стремительно, и когда незаметно наступил вечер, Виктор испросил разрешения у Веры проводить её.

— Как коллега коллегу, — пошутил он.

— Коллегами будем, если поступим, — Вера всё время улыбалась, её улыбка наполняла Виктора тёплым спокойствием.

— Не поступлю в этот раз, буду пытаться ещё, — сказал он, когда они вышли из квартиры. — Мне без образования нельзя. Я хочу много узнать, много по профессии получить… Я ведь не так уж много знаю, а мне без знаний нельзя… Понимаешь? Есть люди, которым была подарена удобная атмосфера для воспитания: много книг, общество хорошее, разговоры всякие… полезные… ну, формирующие, что ли… А я понимаю, что я был лишён всего этого…

— Лишён?

Виктор ощутил внезапный прилив доверия к стоявшей перед ним девушке:

— Нет, ты не подумай, что плохо хочу сказать о моей семье! У меня мировые родители! У меня просто шикарные родители! Но они — люди простые… Я не стесняюсь этого. Нет, я горжусь ими! Они настоящие коммунисты! Но у нас в доме не было возможности ходит по музеям и театрам, поэтому я про это ничего, в общем-то, не знаю. А мне ведь тоже хочется говорить со всеми на равных… Ты понимаешь, о чём я?

— Понимаю.

Вера сильно отличалась от Марины и Светы. Она отличалась от всех девушек, с которыми Смеляков был знаком. В её поведении чувствовалась особая раскованность, но не подчёркнутая, как у Марины, мол, я могу позволить себе что угодно, а естественная, подлинная. Возможно, это даже не раскованность, просто не было в Вере внутреннего напряжения, свойственного большинству девушек, в которых присутствовало ежесекундное оглядывание себя со стороны. Вера не интересовалась, какое впечатление она произвела произнесённой фразой, не принимала выгодных поз, не боялась показаться непонятной или смешной, не посматривала украдкой в зеркало, проверяя, не выбился ли локон из-под заколки, не кокетничала.

— Почему ты выбрал профессию милиционера? — спросила она, когда они очутились на погрузившейся в вечернюю синеву улицу. — Случайно?

— Тебя это удивляет?

— Просто любопытно узнать. Романтика? Или всё-таки случайность?

— В каком-то смысле случайно выбрал. Но если посмотреть с другой стороны, то всё так сложилось… Меня как будто судьба подвела к этому выбору.

— Ты веришь в судьбу?

— Это я так, фигурально, — он замялся.

— А я верю в судьбу, — сказала Вера.

— То есть ты считаешь, что всё заранее предопределено? Но ведь это невозможно. Ты же материалист, или нет? — Смеляков растерянно смотрел на неё. — Ведь материя первична… О каком предначертании может идти речь, о какой судьбе? Судьба — это пройденный путь… Вот человек прожил сто лет, прошёл сквозь огонь и воду, и про него скажут потом, что у него была интересная судьба…

— Да, скажут, — согласилась Вера, продолжая почти незаметно улыбаться. — А про другого будут говорить, что жизнь его не сложилась, была бесцветной, и добавят, что так распорядилась судьба… Но никто не объяснит, что такое судьба. Ты только что верно заметил, что судьба подвела тебя к выбору.

— Да, — согласился он.

— Некие обстоятельства… Получается, что нашу жизнь определяют обстоятельства, верно?

— Можно и так сказать, — кивнул Виктор.

— Но ведь и обстоятельства определяются чем-то. И мы не знаем, чем именно. Есть силы, которые скрыты от наших глаз и от нашего понимания. Ты согласен со мной?

— Ну… В общих чертах…

— Если даже в общих чертах, то это уже хорошо. Видишь ли, я уверена, что существуют законы, о которых мы ничего не знаем.

— Законы природы? — уточнил он.

— Можно и так сказать, если тебе удобнее употреблять слово «природа», когда ты говоришь о чём-то неведомом и необъятном. А что ты подразумеваешь, говоря «природа»?

— Ну, небо, земля, звери, люди… — Виктор задумался и добавил: — Законы физики тоже… И химии… И вообще…

— А откуда всё это берётся?

— Я не знаю, — он был приведён в замешательство вопросами Веры. — И никто не знает… Это просто природа. Она такая есть… Мне трудно рассуждать об этом, так как я не владею всей информацией, — добавил он. — Я ничего не читал об этом… Должно быть, надо найти книги по философии.

— У нас, к сожалению, многих книг не достать.

— Где «у нас»?

— В Советском Союзе, — ответила Вера. — Но за рубежом можно купить всё. Если тебе интересно, то я могу дать почитать интересные книги. О жизни, смерти, о потустороннем мире.

— Религиозные? — Виктор насторожился. Воспитанный в жёстких традициях атеизма, он не только не любил касаться вопросов религии, но обходил эту тему далеко стороной. Религия не существовала для него, и он был уверен, что ни один здравомыслящий советский человек не стал бы всерьёз разговаривать о мифическом «потустороннем мире».

— Нет, не религиозные, — ответила Вера. — Скорее философские. Только они на английском языке.

Смеляков отрицательно покачал головой:

— Я не прочту, я очень плохо знаю английский язык, — и тут же добавил, — но буду учить его. А ты говоришь по-английски?

— Для меня английский язык почти родной

— Как так?

— Я же выросла в Америке, — сказала она.

— Как в Америке? — Виктор был оглушён её словами.

— Очень просто. Я с пяти лет до тринадцати жила в Нью-Йорке с родителями. Папа у меня дипломат. Он был в долгосрочной командировке, мама с ним и я тоже. Когда мы возвратились в Москву, я долго чувствовала себя здесь не в своей тарелке. Для меня Нью-Йорк был родиной, а не Москва. То есть теоретически-то я всё понимала, но ведь была привычка к другим улицам, другой одежде, другому телевидению.

— Надо же! — Виктор испытал нечто подобно шоку. — Надо же! — он поймал себя на мысли, что не мог, оказывается, соединить в одном лице человека, жившего за рубежом, с человеком, жившим в советском Союзе. Это казалось Виктору почти невозможным. Он ежедневно видел дипломатов, но они были иностранцы. Разумеется, существовали и советские дипломаты, они жили во всех странах мира, но для Виктора они были чем-то призрачным, почти ненастоящим. И вот перед ним стояла Вера, обычная советская девушка, которая, как только что обнаружилось, выросла в Америке!

— Что тебя удивляет? — Вера увидела, что её кавалер был потрясён, но не могла понять причину этого. — Многие живут за рубежом.

— Я сам не понимаю, что меня так ошарашило… Просто вот ты передо мной, мы уже в течение нескольких часов общаемся, ты совершенно обычная… Ну то есть не в том смысле обыкновенная… Вернее… То есть… Я начинаю путаться в мыслях, прости… Ты, конечно, вовсе не обыкновенная, ты даже очень необыкновенная! Ты восхитительная!

— Спасибо, — девушка громко засмеялась, наблюдая, как Виктор всё глубже увязал в своём смущении.

— Но я хотел сказать не это. Ты вот росла и воспитывалась там, среди небоскрёбов, среди авеню, среди чужой идеологии, а ведь для меня это почти другое измерение! Понимаешь? И вот я разговариваю с тобой, но ты не чужая…

— А почему я должна быть чужая?

— Ты же росла не здесь, воспитывалась не здесь! Это как… как если бы я разговаривал с кем-то, кто вырос в дореволюционной России, в другом совсем мире… — Виктор остановился и взял Веру за руку. — Я чепуху сейчас сказал. Извини… Просто я чувствую себя не в своей тарелке. У меня в голове всё так перепуталось…