Пирожки со вкусом преступления - Селия Брук

Первая же улика повергла присутствующих в недоумение. Криминалист сообщил Эбботу, что во рту Рафферти найден кусок ежевичной тарталетки из кондитерской «Сладкие грезы».

– Вы уверены? – переспросил констебль, разглядывая кусок пирожного, который эксперт засовывал в пластиковый пакет.

– Я эти тарталетки ни с чем не перепутаю. Моя жена каждую неделю ездит за ними сюда из Саммерлейка.

– Он что, ел тарталетку, когда его огрели по голове?

– Точно сказать не могу. Но она непрожеванная…

– Фу, – не сдержался брезгливый Эббот.

– …а главное, у него во рту только один кусок, а остальной тарталетки нет. Если бы он ее ел, она выпала бы у него из руки и валялась где-нибудь.

– Может, нападавший забрал ее? – предположил Эббот.

– Зачем? – резонно заметил криминалист. – К тому же рот потерпевшего измазан.

– Хочешь сказать, ему ее запихнули в рот?

– Полагаю, это так. В противном случае, он вряд ли измазался бы, как двухлетка.

Вскоре приехала скорая помощь и забрала Рафферти в больницу Саммерлейка. Бедняга так и не пришел в себя.

«Похоже, не жилец», – шептались в толпе. Всеобщее возбуждение нарастало.

Эббот попытался сосредоточиться на своих мыслях. В конце концов, прежде чем о нем начнут писать таблоиды как о самом талантливом констебле в графстве, надо на самом деле выяснить, кто хотел пристукнуть Рафферти, и вот тут было над чем подумать. Этот тощий противный критикан успел рассориться со всем городом. Пока всех опросишь, пройдет тысяча лет. Того и гляди Рафферти придет в себя и сам расскажет, кто на него напал. И – прощай, мировая слава. Прощай, журнал «Звезды» и орден, пожалованный королевой. Надо срочно найти подозреваемого – того, кто ненавидел Рафферти больше всех. А кто ненавидел его больше всех? Пожалуй, Эббот знал ответ на этот вопрос. Мэри Даннинг, разумеется! Все знали про конфликт знаменитого критика и любительницы ежевичных тарталеток. Голос Рафферти был весомым, и победа в кулинарном конкурсе, который вскоре должен был привлечь в Уиллоу-Брук толпы народу, явно уплыла бы к другому участнику. Но теперь Рафферти так удачно выбыл из игры, и у Мэри появился шанс на победу. Да и тарталетка, которую запихали в рот Рафферти, напоминала чисто женскую выходку, порожденную обидой. Значит, начинать надо именно с Мэри. Если небеса будут благосклонны, ею он и закончит.

– Констебль! – вкрадчивый змеиный голосок вдруг оторвал Эббота от размышлений. Репортер местной газеты Флойд Олсен щелкнул фотоаппаратом прямо перед его лицом. – Ваш звездный час настал?

– Олсен, – простонал констебль, – почему ты никогда не предупреждаешь о том, что снимаешь? Опять я отвратительно получусь на фото.

– Я фотографирую жизнь как она есть, без прикрас!

Олсен славился своими «естественными» фотографиями, которые в изобилии появлялись на всех полосах «Вестника Уилоу-Брук». Особенно доставалось констеблю, над которым из-за этих снимков потешался весь город. Олсен снимал всегда неожиданно, подкарауливая неудачный ракурс, как охотничья собака.

– Что ты тут делаешь вообще? – недовольно проворчал Эббот, уже представляя, как его подчиненные вклеивают в альбом очередную уродливую фотографию начальника, вырезанную из газеты. (Он знал о существовании этого проклятого альбома, но никак не мог его обнаружить.)

Олсен принялся щелкать своим фотоаппаратом как сумасшедший. Дома, лица, птицы и собаки – все попадало в кадр. Эббот нахмурился и на всякий случай прикрыл лицо рукой. Одного некрасивого снимка было вполне достаточно.

– Ты же знаешь, я всегда в курсе событий. Профессиональные журналисты не ждут приглашения – они прослушивают полицейскую частоту.

Констебль презрительно хмыкнул:

– Если бы ты подслушивал нашу частоту в ожидании жареного, то уже умер бы у приемника и покрылся бы паутиной. Знаю я твою частоту. Твоя жена – сестра Диккера, а у него, очевидно, слишком длинный язык.

Олсен ничего не ответил, только рассмеялся. Это был приземистый, слегка полноватый человечек средних лет, всегда одетый в желто-серый клетчатый пиджак и потертые джинсы. Он пытался молодиться, но никогда не переступал границу откровенной пошлости, поэтому вместе с новыми кроссовками в стиле милитари носил старомодную репортерскую сумку через плечо.

– Ваши комментарии, констебль? – В руке Олсена материализовался диктофон.

– Без комментариев, – дежурно ответил Эббот.

– Бросьте. Неужели нет даже пары слов для наших постоянных читателей, которые будут откровенно недовольны сокрытием информации?

«Подлая ты змея», – подумал Эббот, но все же дал короткий неуверенный комментарий:

– О выводах говорить рано. Расследование в самом начале. На мистера Рафферти было совершено дерзкое нападение. Обстоятельства дела уточняются.

– Очень познавательно, констебль, – с издевкой произнес Олсен, записывая эту дежурную чепуху.

– Бери, что дают, – огрызнулся Эббот, – ты хотел, чтобы я тебе уже преступника предъявил?

– Ну а если не для записи, – Олсен выключил диктофон и убрал его в карман пиджака, – что думаешь?

Эббот прищурился. Хитрую лису Олсена он читал как раскрытую книгу. Поговоришь по душам, выскажешь предположения, а потом этот проныра проведет журналистское расследование по твоей наводке – и вуаля, новый национальный герой, слава английской журналистики, посрамление неповоротливой полиции. Нет уж! Констебль решил, что не скажет ни слова, но Олсен внезапно сам высказал предположение:

– Наверняка это связано с профессиональной деятельностью Гленна.

(Олсен фамильярно говорил «Гленн», потому что считался одним из немногих друзей критика, хотя всего лишь написал о нем пару статей, балансировавших на грани едкой критики и подхалимства так умело, что Рафферти и сам не определился, польстили ему или оскорбили.)

– Мы эту версию отработаем, – заверил репортера Эббот.

Олсен вздохнул, отходя:

– Вам что, вместе со шлемом и ботинками выдают список пустых отговорок для прессы?

На этом страдания Эббота не закончились, и ему пришлось поговорить с навязчивой Фелицией Петтигрю, которая тыкала констеблю свой микрофон так близко, словно пыталась его им накормить.

Потом констебль чуть не отправил в участок старушку с мелкой, но ужасно громкой псиной, которая лаяла так, что у всех присутствующих разболелась голова. А следующие полчаса утешал миссис Рафферти, которая появилась внезапно, выскочив из подъехавшего кеба, – растрепанная и красная от слез.

Миссис Рафферти худобой была под стать своему мужу. Казалось, она вся состояла из одних углов, локтей и коленок. Костюмы, юбки и брюки ее гардероба были исключительно узкие, что еще больше подчеркивало впечатление хрупкости, поэтому Агнес Рафферти за глаза звали Зубочисткой. Она отсутствовала этой ночью, поскольку отправилась накануне к матери в Саммерлейк.

При виде дома, окруженного полицией, и кровавого пятна, растекшегося по мощеной дорожке, миссис Рафферти едва не стошнило. Она расплакалась, уткнувшись в форменное плечо констебля, и так хлюпала носом при этом, что Эббот невольно начал переживать