Все матери ненавидят меня - Сара Харман

– Я иду на встречу. Со знакомым музыкальным менеджером. Эллиотом.

Ну вот, сказала вслух. Облегчение мгновенно, словно прыщ выдавила.

– А-а! Снова будешь певицей?

Я вздрагиваю и опускаю взгляд на образцы лака.

Линь смотрит задумчиво, понимает серьезность положения.

– Ясно.

Щелкнув языком, она залезает под стол и поднимается уже с флаконом красного лака, похожего на рубин.

– Это он, да? – удивляюсь я.

Линь серьезно кивает.

– «Девичник». Найти невозможно, даже на «Ибэй». Сестра в прошлом году привезла из Дубая.

Среди лаков «Девичник» известен своим несравненным оттенком красного, эдакой смесью коричных конфет «Ред хотс» с «феррари». Продажи прекратили, когда выяснилось: краситель добывали из амазонских бабочек стеклянниц, вымирающего вида.

Линь торжественно снимает колпачок.

– Что может быть лучше? – улыбается она. – А теперь выкладывай!

Звонок раздался три дня назад, когда я отвезла Дилана в школу и валялась на диване – смотрела повторы «Любвеобильного острова» и перебирала секущиеся кончики.

– Важные новости! – зазвенел голос на другом конце провода. – Сенсация!

– Кто это?

– Эллиот, глупышка, – гордо объявили в трубке. – Забыла меня?

В последний раз я слышала Эллиота Ривьеру десять лет назад. Тогда я пела в девичьей группе, подающей большие надежды, а Эллиот в нашей звукозаписывающей студии был вторым помощником руководителя – наивным и упорным парнем с гладкой шевелюрой и начищенными ботинками. Он метил в кресло начальника, а Уилл с девчонками над ним смеялись, звали «Эллиот-энтузиаст», а то и похуже. Мы с Эллиотом в чем-то схожи – белые вороны, одержимые духом безрассудства.

– Как дела, Флоренс?

Я узнала из «Вараэти» (ладно, из их аккаунта в «Твиттере»), что «Эллиот-энтузиаст» стал в Лос-Анджелесе серьезным продюсером. Так и представляю: сидит, закинув ноги на стол из красного дерева, и смотрит, как по-муравьиному копошатся людишки на бульваре Сансет. Хотя бы у него сбылась мечта.

– Перейду к делу, – продолжил Эллиот. – Я как раз в городе, хотел с тобой кое-что обсудить. Один интересный вариант.

Наконец-то. Дождалась, мать его! Я десять лет мечтала о звонке, который, как по волшебству, вернет мою карьеру.

– Давай на следующей неделе? – я мысленно подсчитывала, сколько раз за это время успею сбегать в салон красоты.

– Нет-нет, солнце. Я уезжаю обратно в Лос-Анджелес в субботу утром. На подготовку к сезону наград. Как насчет пятницы?

– Этой пятницы? То есть через три дня?

Не самое подходящее время. Чтобы все выщипать, отполировать, покрыть лаком и хоть немного вернуться в прежнюю форму, нужно дней десять, не меньше. Но ничего, можно и до пятницы успеть.

– Конечно, – поспешно добавила я. – Пятница так пятница.

– Отлично! Ассистентка тебе напишет и все расскажет.

Я положила трубку. Тело у меня стало легким, как шарик с гелием. Поделиться хорошими новостями было не с кем, поэтому я три раза сделала скриншот журнала звонков – хотела убедиться, что Эллиот и правда звонил.

Через сорок минут написала ассистентка (asst1@elliottrivera.com) и подтвердила встречу в семь вечера в ресторане «Мистер Ба-бах», где подают димсам, а еще заботятся об экологии, поэтому просят гостей приносить свои палочки и мыть за собой посуду.

Дальше – двое суток невиданной подготовки. Началась она в сыром подвале Мерилибона, где миниатюрная русская косметолог пинцетом клеила черные волоски к каждой моей реснице. Длилось это два часа, и под конец мне уже дурно стало от запаха клея. Потом ждал салон на Риджент-стрит: там я истратила лимит кредитки на «звездного стилиста» по имени Маркк (с двумя «к»!), и он прикрепил тридцать восемь крохотных платиновых прядок к моей соломе на голове, чтобы получилась гладкая белокурая завеса. Последним штрихом стал поход в «Экспресс-загар», где я отказалась от бумажных стрингов и вертелась, как курица на гриле, чтобы «Солнце Сен-Тропе» проникло в каждую складку.

Механическое гудение возвращает меня в салон красоты. Линь с заговорщической улыбкой держит в руках аэрограф для маникюра.

– Есть одна идея… Ничего такого, просто покажем им, что они потеряли. – Заметив мое сомнение, она быстро поясняет: – Бесплатно.

Линь поднимает аэрограф, в который аккуратно добавила несколько капель лака, и со щелчком поправляет резервуар указательным пальцем. Накатывают отстраненность и спокойствие, как в дзен-буддизме. Откидываюсь на спинку пластикового стула. По щеке стекает теплая капля. Слеза.

Флоренс, ты чего? Возьми себя в руки!

Линь дает мне салфетку и снимает защитные очки.

– Красиво получится. Поверь.

И я правда верю, что теперь для меня редкость.

Мэрайе Кэри нелегко пришлось в начале двухтысячных. Она перестала сотрудничать с «Сони мьюзик» после развода с руководителем студии, заключила легендарный контракт на восемьдесят миллионов долларов с «Вирджин» и пережила нервный срыв, о котором писали издания, а дальше последовало «крайнее истощение» и больница. Через несколько недель фильм «Блеск», призванный показать ее славу и влияние, с треском провалился в прокате. Рецензия в «Гардиан» гласила: «…деревянная столешница в ее роскошной манхэттенской квартире и то сыграла лучше». За эту роль Мэрайю номинировали на «Золотую малину». Альбом, записанный к выходу фильма, продавался настолько плохо, что «Вирджин» выкупила контракт с певицей.

Ее следующий альбом «Charmbracelet»[5], выпущенный «Айлэнд рекорд», критики разнесли в пух и прах. Один даже написал: «В альбоме не больше искреннего чувства, чем в праздничной открытке». Королева Рождества отслужила свое. Выдохлась. Пополнила ряды знаменитостей, чей звездный час уже прошел.

А потом она взяла перерыв и выпустила «The Eman-cipation of Mimi»[6] – безупречный альбом, после которого самые злостные критики признали: они зря списывали ее со счетов. Звезда не просто вернулась, она воскресла. Альбом показал Мэрайю новой певицей, новой личностью.

Сегодняшняя встреча с Эллиотом – моя версия «The Emancipation of Mimi». Правда, осталось одно постыдное дело.

Сходить на работу.

4

Шепердс-Буш

Пятница, 10:01

Стучу кулаком по металлической двери.

– Адам! Нужна помощь!

Тишина.

Делаю шаг назад в тесной прихожей между нашими дверями. Квартиры у нас стоят стенка к стенке – жадный застройщик разделил дом, как индейку на Рождество. Он был человек незаурядный, его не волновали такие мелочи жизни, как установка нормальной сантехники. В последнее время, когда Адам моется на втором этаже, в моем сливе на кухне начинается извержение мини-вулкана из коричневой жижи.

Прижимаюсь ухом к двери.

А вдруг он не один? Пока жду, одобрительно разглядываю ногти – ярко-красные овалы с едва заметными белыми «Ф» на безымянных пальцах (Линь аэрографом постаралась). Совершенство. Я из-за нее опаздываю, но творческих людей торопить нельзя.

– Адам! Срочное дело! – я долблю кулаком в дверь.

Вечно так. С тех пор как Марта его бросила, Адам постоянно крутится рядом, предлагает «починить раковину»