Портрет - Сюзан Обри

проснешься и всех нас узнаешь. И заживем мы все как раньше.

* * *

Изабель слышала удалявшиеся шаги. В ложбинках вспотевших ладоней она еще чувствовала тепло, потом заметила и крохотное человеческое существо с черными кудряшками, а над ним – другое лицо, женское и такое доброе; оно что-то говорило и улыбалось ей. Кто это? Ей показалось, что она знает ее.

Смутные обрывки образов, похожие на завитки, подымались со дна ее сознания, она вспомнила, как однажды едва не утонула: ей было восемь или девять, вода в озере темная и холодная, дно под ногами такое илистое, вдруг она поскользнулась – и вот уже вода накрывает ее с головой, глаза открыты, вокруг одни пузыри, прямо перед нею сверкает и тут же гаснет серебристая молния, она наглоталась воды, глотка и грудь горят, она задыхается, инстинктивно бьет руками и ногами, шорох волн, непривычно глухой зов «Иза, Иза», это голос папы, кто-то хватает ее за плечи, она резко всплывает, продолжает размахивать руками, как птица, потом лицо отца, склонившееся над ее лицом, кусочки голубого неба: «Господи, Изабель, как же я за тебя испугался!»

Сестра Ивонна, войдя в палату с подносом, на котором стояли стакан и флаконы с медикаментами, увидела, как пациентка, сидя в кресле, машет руками, будто пытается взлететь.

– Мадмуазель Валькур!

Монахиня поставила поднос на стол, потом, наклонившись к ней, сжала ее руки.

– Не надо вам поддаваться этим вашим приступам, иначе мне придется вас связать. Сейчас я дам лекарства, они вас успокоят.

Медсестра открыла флакон, вытрясла на ладонь одну пилюлю, потом сделала то же самое со вторым флаконом. Со стаканом в одной руке и таблетками в другой она подошла к больной и вложила лекарства ей в рот, попытавшись после этого заставить ее запить их глотком воды. Девушка задохнулась и выплюнула таблетки.

– Мадемуазель Валькур, вы неразумны. Позову-ка я врача.

Сестра Ивонна вышла. Изабель потихоньку приходила в себя, от кашля у нее на глазах выступили слезы. Она беспокойно огляделась. Комната с белыми стенами, яркое освещение, железная кровать, комод. Она не узнавала этого места, похожего на больничную палату. Где я? Как долго я здесь?

Перед глазами сменялись разные картинки: привязанная к набережной лодка, ее мать в красном шезлонге, Жанна в купальнике – вот она веселится, брызгаясь водой; окруженное горными вершинами озеро – вот теперь она вспоминает, это озеро в Валь-Морене. Родители снимали там загородный домик на лето. И зов отца, услышанный из глубины вод. Иза, меня зовут Изабель.

Монахиня вернулась вместе с мужчиной в белом халате. Изабель боязливо застыла. Инстинкт выживания потребовал от нее молчать, не подавать виду, что она пробудилась; ее всю заполонило чувство опасности.

– Мадемуазель Валькур, надо слушаться и принимать лекарства, как вас просит сестра Ивонна, – отчитывал ее доктор. – Это для вашего же блага.

«Для вашего же блага». Слова разворошили в ней воспоминание, от которого ей больно. Где она их уже слышала? Она послушно открывает рот, позволяет сестре Ивонне вложить туда пилюли, дожидается, пока чужие уйдут, и выплевывает их в раковину.

Внутри ее черепа что-то взрывается вихрем образов и слов, их долго сдерживала какая-то плотина, и вот теперь они выплеснулись так, что снесли все преграды. Жанна. Вот чьим было лицо доброй гостьи – лицом ее сестры.

LI

Среда, 14 мая 1919

– Попытайтесь держать позу, мадам Левассёр.

Сидевшая в гостиной Жанна скрестила руки, обхватив ими колени. На шестую годовщину свадьбы Шарль сделал ей подарок – заказал ее портрет молодому художнику Венсану Готье, только что получившему диплом престижной Школы изящных искусств; его порекомендовал коллега. «Все добропорядочные семьи заказывают такие портреты. Это нынче в моде», – уговаривал он ее. Жанна согласилась неохотно. Перспектива видеть свое изображение висящим над камином казалась ей нелепой и пустой, но страстная жажда Шарля быть признанным теми, кого он сам называл «высшим обществом», была неутолимой. Сеансы позирования начались уже месяц назад.

– А можете улыбнуться пошире? – настаивал художник, держа в руке кисть.

Она слушалась его пожеланий, пусть даже скрепя сердце. Художник положил кисть на мольберт и подошел к ней.

– Вы позволите?

Он поправил воротничок ее блузки. Жанна рассмотрела его почти безусое лицо, слегка усталые глаза с длинными, как у девушки, ресницами, еще полудетскую округлость щек и вдруг отчетливо поняла, что сама-то она совершенно позабыла такую вот беззаботность, веселость юных лет. Ее детство, отрочество казались давними пережитками, упакованными в белый чехол, как отслужившая свое мебель.

– Вы знаете поэта Гийома Аполлинера?

Она покачала головой: нет. Он прочел наизусть:

Сена течет под мостом Мирабо мимоходом,

Наша любовь течет.

Надо ль мириться с печальным исходом,

Помнить, что радость приходит на смену невзгодам?

Ночь, приходи, здесь тебя ждут.

Дни уходят, а я всё тут[11].

– Как же это красиво, – прошептала Жанна.

В комнату влетел Шарль, обведя все вокруг инквизиторским взглядом. Жанна едва заметно попятилась.

– Что, движется работа? – бросил он.

И изучающе уставился на холст.

– Неплохо. Хотя бы не малюете каракули, как эти импрессионисты, ляпающие цветовые пятна на свои полотна как попало. Я плачу вам за портрет в реалистической манере.

Некультурность медика вызвала у молодого человека невольную улыбку.

– Стараюсь как могу, мсье Левассёр.

– Доктор Левассёр.

Он вышел, оставив после себе ощущение враждебности. Венсан Готье покачал головой.

– Ваш муж не подарок, – произнес он.

Обезоруженная прямотой молодого человека, Жанна непроизвольно бросилась на защиту мужа:

– У него есть достоинства.

– Теперь я понимаю, почему улыбаться – такой труд для вас.

– Пожалуйста, говорите тише.

Художник вернулся к мольберту и взялся за кисть.

– Во всяком случае, мне жаль вас.

«Мне жаль вас…» Эти слова, которые могли бы прозвучать унизительно, бальзамом пролились на сердце Жанны, постоянно жившей в страхе вызвать неудовольствие мужа, его осуждение или даже ярость. Наконец-то хоть кто-то со стороны оказывался свидетелем ее положения и осознавал его осязаемую реальность.

– Благодарю, – только и смогла она сказать в ответ.

* * *

Когда художник ушел и Жанна принялась помогать мадам Августе готовить ужин, в кухню неожиданно пришел ее муж.

– Жанна, мне надо с тобой поговорить, следуй за мной в кабинет.

Служанка поджала губы, подозревая, что бедняжке опять придется выслушивать хулу и поношения.

Шарль подождал, пока Жанна пройдет в комнату, и лишь потом прикрыл дверь и запер ее на ключ. Сердце у Жанны сжалось. Черты лица ее мужа застыли в одной суровой маске – предвестнице гнева, жертвой которого ей сейчас суждено стать. Она