Твоими глазами - Питер Хёг

Но Лиза не включала приборы, она неподвижно сидела на месте.

— У меня был друг, о котором никто не знал, — сказала она. — Мы с ним встречались в саду за лабораториями. Сад был огромный, я так никогда и не узнала, где он кончается, а может, он был бесконечным. Мы с Варгой каждый вечер, как только садовники уходили домой, отправлялись туда гулять. В оранжереях росли персиковые деревья, тут же зрели апельсины, а по шпалерам тянулся виноград. Нам разрешали рвать всё, что душе угодно. Это был Райский сад. Там я и встретила своего никому не известного друга, его звали Нильс. Он приходил по вечерам, как и я. Случалось, что он куда-то надолго пропадал, но потом вдруг снова появлялся. И тогда мы вместе бродили среди деревьев. Я начинала скучать по нему, если его долго не было. Я показывала ему персики. А Варга обожала его. Она очень забавно двигала ушами, когда он подходил, одно ухо она поднимала, а другое опускала, это было знаком особого расположения. Однажды я рассказала про Нильса папе и маме.

Она с трудом выговорила «папа» и «мама». Как будто совершенно не привыкла произносить эти слова. И при этом с искренней радостью. Радостью ребёнка. Казалось, мы наблюдаем за маленькой девочкой, которая потерялась, и вот теперь её нашли родители.

Лиза продолжала.

— Они улыбнулись. Папа спросил маму: «Что это ещё за Нильс?» И мама ответила: «Наверное, это кто-то из сыновей садовников». Однажды, в тот день, который я вспомнила, Нильс наклонился и подобрал с земли палочку — ровную, гладкую палочку, и протянул её мне. Себе он тут же нашёл на земле другую, и мы оба опустились на колени перед большим ореховым деревом. Он упёрся палочкой в ствол дерева и попросил меня сделать то же самое. «Где ты чувствуешь его? — спросил он. — Где ты чувствуешь дерево?» И сам тут же ответил: «Ты чувствуешь его на конце палочки. Ты чувствуешь его так, как будто органы осязания у тебя в конце палочки. Правда, удивительно?» Я не знала, что такое органы осязания. Но я очень хорошо поняла, что он имеет в виду. Это было так просто, и тем не менее удивительно. «Мы создаём мир, — сказал он. — Мы его конструируем». Я не знала, что значит «конструировать». Но очень хорошо поняла, что он имеет в виду. Я заглянула ему в глаза. Они были такие красивые. И такие мечтательные. Мне всё время казалось, что он витает в облаках. И тут его кто-то позвал: «Нильс!» Я впервые услышала, как его кто-то зовёт. Это был женский голос, в сад вышла женщина, высокая и светловолосая. Я очень расстроилась, что его зовут домой. «Ты не можешь попросить маму, чтобы она разрешила тебе ещё погулять?» — спросила я. Он посмотрел на меня — мечтательно, изумлённо и с улыбкой. «Это моя жена, — сказал он. — А не мама». Только тут я поняла, что он взрослый. Когда я увидела его рядом с той женщиной, я поняла, что он не просто взрослый, а в общем-то даже пожилой человек. Но когда он общался со мной, он вспоминал ребёнка в самом себе, и именно ребёнка я в нём и видела. В тот вечер я рассказала маме, что оказывается Нильс — взрослый мужчина. Она попросила меня описать его, его и ту женщину, которая его позвала. Позже, когда папа и мама укладывали меня спать, мама сказала: «Оказывается, друг Лизы — Нильс Бор». «А кто такой Нильс Бор?» — спросила я. «Учёный», — ответил отец. «Он же ещё и ребёнок», — сказала я. Они посмотрели на меня. Потом кивнули. «Да, так и есть», — подтвердил отец.

Лиза замолчала. Может быть потому, что мы находились в клинике, нам показалось, что мы видим сад, оранжереи и персики. И Нильса Бора.

— В лабораториях «Карлсберга» работало много известных учёных, — продолжала Лиза. — Я узнала об этом позже. Когда читала историю лабораторий. Чтобы как-то приблизиться к своему детству. Приезжали многие нобелевские лауреаты. И часто приходил Бор. Когда ему хотелось передохнуть, он оставлял всех и шёл в сад. Там я его и встретила. Там он нашёл время поговорить с маленькой девочкой, словно был её сверстником. И объяснить ей, что мы сами создаём мир.

Она встала и взглянула на Симона.

— И даже тьму, — добавила она. — Даже самую беспросветную тьму, даже то, что, кажется, от нас совсем не зависит, мы создаём сами.

Она включила приборы.

Я замер в ожидании, но ничего не менялось. Мы просто сидели, глядя друг на друга. Нас окружало низкое, нарастающее гудение систем охлаждения сканеров.

И тут что-то всё-таки изменилось. Между нами, на столике из сосны, появились пять стеклянных банок с водой. На дне был виден песок, водоросли и крабовые панцири. Возникли они как будто по мановению волшебной палочки.

Лиза и Симон видели то же, что и я. Пять стеклянных банок. Или, может быть, не точь-в-точь так, как то, что я видел. Но они помнили то же, что и я.

Мы все трое вернулись в один день тридцать лет назад.

Не знаю, как всё это получилось. Как это удалось. Мы, без каких-либо дополнительных средств, с помощью только магнитного стимулятора и сканеров, передававших нам картины электрических процессов и циркуляции жидкостей в мозгу и теле каждого из нас, непосредственно воспринимали сознание друг друга. Я до сих пор этого не понимаю.

Думаю, всё дело в том, что нас очень многое связывало в прошлом. Мы шли одними путями. Пусть мы и были ещё детьми.

Мы открыли какие-то двери. Да так, что эти двери уже невозможно было закрыть. И теперь они могли внезапно, ни с того ни с сего, распахнуться. Как вот случилось сейчас.

Я знал, что сейчас мы видим то, что происходило в один субботний день тридцать лет назад.

Когда с нами сидела фрёкен Йонна.

* * *

Меня очень редко оставляли с чужими людьми. Родители вели размеренную жизнь. Они почти никогда не уходили из дома по вечерам, и не нужно было искать, с кем меня оставить.

Но в ту субботу они собирались уйти на целый день. И родители Лизы тоже.

Если я правильно помню, в тот день они собрались в оперу.

Мои родители очень редко ходили в театр. Но, если я не ошибаюсь, фонд «Новый Карлсберг» финансировал какую-то оперную постановку. И сотрудникам лабораторий подарили на неё билеты.

Думаю, что как-то так