Королевский аркан - Елена Ивановна Михалкова

были только они. Маевский залил бензин, расплатился и вышел к машине, чтобы протереть лобовое. Старикан со своим чемоданчиком, который он не выпускал из рук, торчал внутри – ждал свой паршивого качества кофе. За стойкой стояла только одна сотрудница. Он видел, как она отошла к кофемашине, суетилась возле нее, а потом вовсе исчезла.

А вот парня Маевский пропустил. И позже не мог вспомнить, как ни старался, откуда тот взялся. Только что не было долговязой фигуры между полками – а вот появилась.

Он решил – раз уж старикан всё равно застрял со своим кофе, – что нужно взять сигарет. Вошел в помещение, думая о чем-то своем, и очнулся, услышав мужской голос.

– Сюда давай твой саквояж, – тягуче говорил долговязый.

Он стоял к Никите вполоборота, держа старика на прицеле. Маевский бросил короткий взгляд на его оружие и сделал плавный шаг назад, за стойку с чипсами.

Нарик. С обрезом из охотничьего ружья. Зашибись.

– Зачем тебе мои семейные трусы, голубчик, – увещевающе проговорил старик.

– Рот закрой. На пол положи его и толкни ко мне.

– Лучше я достану портмоне, у меня в нем деньги. – Страха в голосе старика не было слышно, только убаюкивающие нотки. – Из кармана достану. Тебе же деньги нужны, верно?

Девушка-продавец всё не появлялась. На столике стояли два кофейных стаканчика, и Никита понял, что старик купил напиток и себе, и ему.

– Я сказал, чемодан положил, мудень старый!

Грабитель ткнул вперед обрезом, как вилами, и Маевский, подняв руки, выкатился из-за стойки.

– Мужик, ну ты чего, нехорошо это… – Ствол мотнулся в его сторону. – Тихо-тихо-тихо!

Никита встал рядом со стариком, медленно опуская руки. Теперь он видел лицо грабителя. «Обдолбанный, но соображает».

– Слушай, возьми деньги – и разойдемся по-хорошему.

Старикан вдруг поднял дипломат перед собой, держа двумя руками. Никита взглянул на чемодан – и, не удержавшись, перевел взгляд на его владельца. Однажды ему довелось видеть подобный чемоданчик, с трех шагов не отличавшийся от обычного…

Старик посмотрел на него и вдруг подмигнул.

– Раз человек просит – значит, ему нужнее, – смиренно сказал он. – Я только в затруднении, с каким из чемоданов должен расстаться.

Затем произошло удивительное.

Оставив дипломат лежать на ладони, словно блюдо, старик сдернул с него кожаный чехол. По крайней мере, так это выглядело со стороны. Взлетела в воздух скомканная черная тряпка, распрямилась вширь и вдоль, и в свободной руке старика оказался второй дипломат. Первый он быстро, но деловито передал Никите.

А второй толкнул по направлению к грабителю.

К хлопку Никита был готов. Позже, возвращаясь мыслями к этому дню, он пытался понять: что делал бы Гройс, если бы на месте его водителя оказался кто-то другой, а не Маевский, когда-то видевший фокус с двумя чемоданами?

Дипломат негромко хлопнул, выпустив облако конфетти. Никита был уверен, что отморозок начнет палить от неожиданности. За миг до хлопка он толкнул старика в сторону, с траектории выстрела, а когда конфетти встало в воздухе, на мгновение закрывая их от грабителя, переместился левее, отшвырнул чемодан, оказавшийся почти невесомым, схватил с полки стеклянную бутыль минералки и с размаху влепил долговязому по морде.

Всё произошло очень быстро. Маевский до последнего боялся, что вот-вот вернется девушка и получит пулю. Но она не появилась. Отморозок с обрезом до того оторопел, что так и не начал стрелять, и когда Маевский отобрал у него ствол, только лежал на полу и стонал, прижимая ладони к окровавленному лицу.

Никита предвидел долгие муторные разбирательства, в результате которых он же окажется и виноват. Но когда прибыл наряд, старик каким-то образом мгновенно уладил дело. Всего два часа спустя Никита с изумлением обнаружил себя за рулем собственной машины. В подстаканнике остывал горячий кофе.

– Опаздываем, драгоценный мой. – Старик словно и не заметил случившегося. – Между прочим: как ты смотришь на то, чтобы стать моим персональным водителем?

Так он начал работать у Гройса.

Стрелка жизненных путей перенаправила поезд, и теперь Маевский двигался в другом направлении. Куда? Никита не представлял. Но он точно знал, что предыдущий маршрут ему не нравился. Он не раз пытался его поменять, но проку от этого было не больше, чем от суматошной беготни пассажира внутри вагона.

Кроме новой участи, было еще кое-что новое в жизни Маевского.

Он неожиданно привязался к Гройсу.

Это было тем удивительнее, что к собственным родителям Никита ничего подобного не испытывал. Он давным-давно понял, что отец его – солдафон, а мать – человек ограниченный и с узким кругом интересов. Это не помешало бы ему их любить, если бы они хоть немного в нем нуждались. Но для отца Маевский был разочарованием еще с того времени, как его вышибли из училища. А мать была довольна своей монотонной жизнью, и редкие визиты сына нарушали раз и навсегда заведенный порядок.

В их квартире, где для каждого предмета была связана салфеточка, накидочка, кружевная скатерка или хотя бы подушечка, он чувствовал себя как в палате для буйнопомешанных. «Ну что, завел себе наконец подружку?» – традиционно начинала мать. «Когда уже за ум-то возьмешься?» – вторил ей отец. Больше они никаких вопросов Маевскому не задавали. Эти два выскакивали из них, как отрывистые звуки из навсегда заевшей шарманки, и если б однажды эти скрипучие ноты не прозвучали, Никита бы всерьез обеспокоился.

Он был родительской неудачей. Им нельзя было похвастаться перед соседями и выложить фото ВКонтакте. «Болтаешься, как говно в проруби», – иногда взвивался отец посреди нейтрального разговора.

Никита и сам понимал, что болтается. Но продолжать разговор в прежнем миролюбивом тоне уже не мог.

А Гройс был к нему внимателен. Не вещал наставительно, как отец, а поддерживал живой разговор. Господи, да Никита к своим тридцати уже и забыл, что люди могут не шарашить монологами, а по-человечески беседовать.

Однако и щелчки от Гройса он получал регулярно.

В самом начале, на второй или третьей неделе работы Никита, опаздывая, влетел в квартиру и бухнул:

– Здрасьте!

Старик поднял на него недоумевающий взгляд:

– Как ты сказал? «Здрасьте»?

– Что-то не так?

– Школьники так здороваются, – бросила Айнур и ушла.

– Ну, не только школьники! – Маевского ее высокомерие не задело, он только мысленно пожал плечами.

Гройс вытянул губы трубочкой.

– Не далее как вчера я услышал от тебя слово «внешка», – задумчиво проговорил он.

Маевский сказал бы ему, что подслушивать чужие телефонные разговоры нехорошо, потому что болтал он с приятелем, дожидаясь Гройса из антикварного магазина. Но ему было интересно, к чему конкретно придрался старикан.

– Я вообще-то уважительно охарактеризовал женщину, – миролюбиво заметил он.

– «Внешка на десять баллов»?

Гройс сощурился,