Горгона с пихтовой веткой - Марина Крамер

Грязновой – та стояла у окна, скрестив руки на груди, и в упор смотрела на корчившуюся у ее ног женщину в длинной юбке и темной кофте. Женщина каталась из стороны в сторону, рвала на себе волосы и истошно выла.

Кущин быстро сориентировался и одним прыжком оказался возле Грязновой, не церемонясь, схватил ее за длинные черные волосы, уложенные венком вокруг головы, и пригнул так, чтобы она не могла на него посмотреть:

– Ну все, Яна Васильевна, финита. На этот раз я вас точно не выпущу, жалеть не стану.

– Наказан будешь… наказан… – страшным утробным голосом зашипела Грязнова, пытаясь вывернуться из крепко державшей ее волосы руки Добрыни.

– Да там посмотрим, кто будет наказан. Заткнись, не вынуждай меня тебе врезать.

Он тащил ее вниз по лестнице, совершенно не заботясь о том, что ей, наверное, больно. Однако внизу его вдруг встретил, преградив дорогу, частично пришедший в себя Шлыков, попытался нанести удар, промахнулся, за что тут же был награжден ударом ноги в челюсть – Вовчик все еще стоял на лестнице, потому дотянулся и вырубил непрошеного защитника. Грязнова шипела за его спиной, вцепившись ногтями в его руку, крепко державшую ее волосы. Вовчик счел это даже благом – боль не давала вслушиваться в ее слова, потому концентрации он не терял.

В доме никого не было, но голос Тинки он услышал где-то во дворе – она отдавала распоряжения полицейским.

«Ну, слава богу, не раскисла, – подумал Вовчик с облегчением. – Надо же, как она его… хладнокровно, как в тире… Никогда бы не подумал».

Он не придумал ничего лучше, чем отрезать кусок шторы и намотать его на голову Грязновой, а затем выдернуть ремень из брюк лежавшего на полу Волокушина и прикрутить ее к каминной решетке за запястья.

– Тут посидите, матушка.

Грязнова замычала что-то из-под шторы, но Вовчик не слушал. Он вышел во двор, увидел пришедшего в себя парня-водителя, пристегнутого наручником к балясине перил, услышал, как долбит изнутри запертую дверь сарая Игнатьич, и вышел за ворота – Тина с полицейскими шла вверх по улице, а за ними тянулись люди.

«Ну, хоть без вил и граблей в руках, уже хорошо», – с облегчением вздохнул Кущин.

Он видел на каминной полке спутниковый телефон – здесь не было другой связи, мобильные не брали, а нужно было вызвать подкрепление. Ночевать придется тоже здесь, до ночи добраться назад шансов нет.

Он позвонил в райцентр, кратко обрисовал начальнику полиции ситуацию и попросил вызвать помощь из Барнаула. Нужно было транспортировать труп Волокушина, перевезти в изолятор Грязнову и Шлыкова. Кроме того, нужна была психиатрическая бригада – домоправительница Клавдия явно нуждалась в госпитализации, ее вой раздавался все громче, нужно было что-то с этим тоже делать.

Отправив полицейского-водителя за наручниками, он выволок немаленькое обездвиженное тело Шлыкова на улицу и покосился на дом, откуда доносился вой Клавдии.

«Это что же она такое с теткой сделала-то? – имея в виду, конечно, Грязнову, думал Вовчик, сидя на крыльце. – Не на ровном же месте та головой так поехала…».

Спустя полчаса вернулась Тина с полицейскими. Они вели с собой невысокую девушку в длинной юбке и простой кофточке. Добрыня только глянул на нее и сразу узнал Евсееву, хоть и сильно изменившуюся – похудевшую, подурневшую, с пустыми глазами, не выражающими ничего, кроме покорности.

– Вот… – Тина устало опустилась на крыльцо рядом с мужем. – Только не помнит ничего. Кто это так воет? – поморщилась она, бросив взгляд куда-то наверх.

– Клавдия, домоправительница. Невменяемая совершенно, надо на ночь ее хоть простынями, что ли, привязать… Где ты Оксану-то нашла?

– В крайнем доме. Там одни женщины, человек пять. Сдается мне, что все они – курсантки Конде. И ни одна ничего вообще не помнит – ни имени, ни фамилии, ни как сюда попали. Как Дарина. Вова, я хочу отсюда уехать, – вдруг жалобно проговорила Тина и заплакала, уронив голову на руки, сложенные на подтянутых к груди коленях.

Вовчик обнял ее, начал осторожно покачивать:

– Надо потерпеть до завтра, моя хорошая… Мы никак не сможем уехать сегодня, понимаешь? У нас труп, трое задержанных, потерпевшие, сумасшедшая – полный набор…

– И что – я должна провести ночь в компании с мертвым Волокушей? – спросила Тина, всхлипывая.

– Зачем? Мы переночуем в машине, на которой он приехал, – ты переночуешь, а мы с парнями покараулим тут. А то черт знает, что этим местным зомби в головы ударит. Надо ворота, кстати, запереть, – произнес он, и один из полицейских быстро выполнил это пожелание. – Такие дела, парни…

На ночь они приковали водителя внедорожника и Шлыкова в разных комнатах на первом этаже, Клавдию кое-как втроем скрутили простынями, чтобы не встала и не натворила чего, а Грязнову покрепче связали найденной в сарае веревкой, прикрутив ремнем все к той же каминной решетке.

– Может, тряпку с головы убрать? Вдруг задохнется? – с сомнением спросил один из полицейских.

– Ага, – кивнул Кущин. – А к утру она тебе велит нас всех перестрелять и свалит. Нет, я ее три года ловил не для этого. Теперь она все-таки сядет, я все для этого сделаю – крови мне эта баба попортила…

Он на всякий случай проверил, может ли Грязнова дышать, поправил сунутую в рот тряпку и пошел на улицу.

Тина сидела в машине, кутаясь в куртку. Вовчик вернулся в дом, нашел в спальне одеяло, принес жене:

– Ложись, поспи немного.

– Боюсь, – коротко бросила Тина.

– Чего? Я же с тобой.

– Я никогда не стреляла вот так, почти в упор, – прошептала она, и из ее глаз снова потекли слезы.

– Тинка… ты все правильно сделала. И выбора не было у тебя – он же Шлыкова на мушке держал.

– Вова, ну, ты-то знаешь, что все было не так, – устало произнесла Тина, вытирая глаза. – Я могла остановиться, когда прострелила ему руку.

– Тина, я – единственный свидетель. Шлыков не в счет, он, мне кажется, вообще толком не понял, что произошло, кто в кого стрелял, кто кого убил. И это к лучшему. А ты теперь, наконец, успокоишься. И вот поверь – когда Волокуша стрелял в твоего отца, он наверняка ни о чем не думал и не жалел. Ну, так и тебе не о чем. Захват заложника, угроза жизни – отпишемся как-нибудь. Ну, допросят тебя пару раз, всего и дел… Поверь – Севастьянов никому не позволит тебя обидеть. А упыря этого старого вообще жалеть нечего. Все, вытирай нос и ложись, нам завтра еще весь день тут работать.

В Москву они вернулись только