Джеймс Суэйн - Ва-банк!

– Это тот, о ком я думаю? – спросил Валентайн.

– Да, Народный Герой, – сказал Хиггинс. – Я поставил на его победу две сотни. А ты?

Валентайн пожал плечами. Противником Холифилда был татуированный хам, бывший уголовник, который олицетворял собой все то дурное, что происходит со спортом в Америке. Валентайн хотел бы, чтобы он проиграл, но этого желания было недостаточно, чтобы он преодолел в себе стойкое отвращение к спортивным тотализаторам.

– Но ты должен сделать ставку, – настаивал Хиггинс.

Валентайн снова пожал плечами.

– Я серьезно!

– Ладно, назови мне хоть одну серьезную причину, почему должен это сделать.

– Потому что это бой добра против зла, вот почему.

– И ставить на Холифилда – значит творить добро?

– В общем-то да.

Валентайн никогда не смотрел на проблему под таким углом. Тотализатор и денежные ставки вообще проявляли в человеке все самое дурное, но ему никогда не приходило в голову, что, поставив несколько долларов, ты вносишь свой вклад в дело гуманизма. Он встал.

– Я должен это обдумать, – сказал он.

20

После расставания с Хиггинсом прошло двадцать минут, и все это время Валентайн торчал в пробке на Стрипе. Нахлынувшие в город тысячи туристов превратили проезжую часть в прогулочную аллею, и потому гудки гудели, моторы перегревались, а таксисты стояли на капотах и выкрикивали в никуда грозные проклятия.

Вот так всегда, думал Валентайн, если нужен регулировщик, его точно не доищешься. Он обещал позвонить Роксане, но, как последний идиот, оставил листочек с ее номером на ночном столике. К тому же он не знал ее фамилии и не мог отыскать ее по справочной. Валентайн глянул на часы: уже около пяти. Включив сигнал поворота, он хитрым маневром подогнал одолженный Ником «Кадиллак» ко входу в отель «Пустыня». Сунув двадцатку мальчику-парковщику, он перекинул пиджак через плечо и пешком двинулся к дрожавшему вдали словно мираж «Акрополю».

Да уж, во Флориде климат куда пристойнее. Там даже можно совершать вечерние прогулки, не рискуя при этом изжариться заживо. Он перешел улицу – неспешно, но дыхание все равно перехватило – и пристроился в тени автобусной остановки. Тень оказалась отнюдь не благодатной.

Он прошел еще один квартал. Ботинки на нем были легкие, и уже через несколько минут ступни начало печь немилосердно. Мимо текли толпы людей – по-видимому, они переносили жару куда легче, чем он. Валентайн в отчаянии огляделся – в любом другом городе вдоль улицы уже стояли бы тележки продавцов ледяной воды и зонтиков, но только не в Лас-Вегасе: здесь свободное предпринимательство ограничивалось стенами казино.

И тут он услышал голоса – женские голоса: какая-то песня лилась над его головой, но слов он разобрать не мог. Казалось, кроме него, этой песни никто больше не слышит. Что за черт, что здесь происходит? Он перешел улицу – голоса стали громче. Глянул из-под руки: где-то там, впереди, омываемый струями фонтана, разместился гарем бывших жен Ника. Это именно они пели ему, Валентайну, серенаду.

Все понятно: из-за жары у него начались галлюцинации. В день накануне смерти Лоис он тоже слышал женское пение. Господь выбирает весьма странные способы общения с людьми, и Валентайн понял, что у Господа есть что ему сказать. Он сначала ускорил шаг, а потом и побежал.

Когда Валентайн наконец добрался до «Акрополя», пот лил с него градом, сердце готово было выпрыгнуть из груди. К столу регистрации выстроилась длинная очередь из вновь прибывших – все они были одеты в просторные майки и пестрые «бермуды». Валентайн направился прямо к лифтам и вскочил в первый попавшийся.

Лампочка на телефонном аппарате тревожно мигала. Сбрасывая на ходу рубашку, он прижал к уху трубку и набрал код голосовой почты.

Сообщение было только одно – от Мейбл.

«Ох, Тони, ты был прав, – раздался расстроенный голос соседки. – Объявление вышло сегодня утром, но мне уже позвонили с почты. С ними связалась полиция – хотят знать, кто владелец почтового ящика. А потом – бац! – и на пороге уже стоит полицейский из Палм-Харбора! Ой, Тони, это ужасно! Он меня арестовал!»

Валентайн сел на постель. Вот так кончаются все блистательные прожекты Джерри: Мейбл пошла у него на поводу, и теперь у нее неприятности. Его сын – ходячее недоразумение.

«Они позволили мне сделать один телефонный звонок. Слава Богу, у меня есть телефонная карточка! А к кому мне обратиться? Я же еще ни разу не нарушала закон. Как ты думаешь, Ф. Ли Бэйли заинтересуется моим делом?»

Голос Мейбл утонул в старой песне Кэрол Кинг,[34] которую пьяным голосом орала какая-то баба: Мейбл наверняка звонила ему с платного автомата в камере предварительного заключения.

«Это Салли поет, – пояснила Мейбл. – Она бродяжка. В общем, час назад мне предъявили обвинение. Судья назначил залог в тысячу долларов, так я рассмеялась ему в лицо и сказала, что скорее в аду все замерзнет, чем я отдам ему свою кровную тысячу. Ты бы видел его физиономию!»

Валентайн рухнул навзничь на кровать.

«Ну, наверное, я здорово его разозлила. Он стукнул своим молотком, совсем как судья Вапнер из сериала, и прочел мне нотацию по поводу того, как следует вести себя в его суде. Я старалась молчать, но ты же меня знаешь… В общем, врезала ему прямо промеж глаз. Сказала, чтобы угомонился, а то удар хватит. И спросила, почему он считает, что деньги налогоплательщиков надо тратить именно на меня, тогда как я каждый день езжу на Клируотер-Бич, и на 19-м шоссе постоянно стоит проститутка, на которую никто из полицейских вообще никакого внимания не обращает. И знаешь, что он мне ответил?»

– Вот оно, – сказал Валентайн, в отчаянии закрывая глаза.

«Сначала ничего – только покраснел как рак и долго хватал ртом воздух. И тогда я спросила: „Что, судья, язык проглотил?“ Он еще больше осатанел, схватил стакан с водой, попытался пить, вытаращился на меня – тут я, честно говоря, перепугалась, подумала: ну, Мейбл, тебе конец… А судья уронил стакан, рот открыл, глаза у него закатились, и он упал на свой стол».

– Господи Иисусе, – простонал Валентайн.

«У него таки случился удар, и его унесли на носилках. Просто передать не могу, как это ужасно. Но все равно он не смел разговаривать со мной как с обыкновенной преступницей».

Тут он услышал, как Мейбл сморкается.

«Ну вот, теперь судья в больнице, и никто здесь, в тюрьме, не хочет со мной разговаривать. Просто не знаю, что делать. Извини, что беспокою, но кому еще я могу позвонить?»

Почему не Джерри? Это же он втравил тебя в эту историю, подумал Валентайн.

«Я понимаю, ты можешь злиться на своего сына, но это не его вина. Я просто старая глупая баба. И вечно куда-то не туда лезу, так что он не виноват, ладно? Что-то я разболталась, наверняка колоссальный счет потом придет. Если ты в ближайшие несколько дней вернешься домой, уж пожалуйста, заезжай в тюрьму Клируотера, и пусть они выпустят меня под залог».

Она снова высморкалась, и тут Валентайн понял, что Мейбл плачет. Он и сам прослезился – так ему было ее жалко. Он вытер слезы рукавом и подумал: ну вот, старческий маразм уже не за горами.

В трубке загудело. Валентайн бросил ее и закрыл лицо руками.

Некоторое время спустя он встал, разделся, влез под ледяной душ – однако предварительно не только набросил цепочку, но и подпер дверь стулом. Потом достал из бара банку диетической колы, сел за обеденный стол, поставил перед собой телефон и принялся разыскивать своего драгоценного Джеральда.

В его памяти хранились пять телефонных номеров сына: квартиры в Бруклине, бара, бывшей жены, бывшей подружки, с которой Джерри прожил два года, а также сотовый. В баре к телефону подошел Писунчик – работавший там бармен. Голос у него заплетался от виски.

– Привет, мистер Валентайн, как вы себя чувствуете?

– Уж получше, чем ты, – огрызнулся Валентайн. – Где мой сын?

– Отправился на обход, – сказал Писунчик. – Что-нибудь ему передать?

Валентайн поморщился: владельцы баров не совершают «обходы».

– Хочешь сказать, что он пошел собирать с должников деньги? – спросил Валентайн.

– Что вы, я такого не говорил…

– Значит, Джерри по-прежнему промышляет букмекерством?

– Я не обязан отвечать на этот вопрос, – сказал Писунчик.

– Это я заплатил за бар, – напомнил Валентайн.

Бармен икнул. Ему недавно перевалило за сорок, но до пятидесяти, если будет пить такими же темпами, он точно не доживет.

– Насколько я помню, тебя освободили условно-досрочно? – осведомился Валентайн. – Так вот, Писунчик, если я позвоню в полицию и сообщу, что Джерри держит подпольный тотализатор, ты снова загремишь за решетку.

– Вы сдадите собственного сына?

– Черт меня побери, если не сдам!