Виктор Пронин - Смерть в своей постели

— Как и остальных.

— Да нет. — Вулых покачал нечесаной головой. В волосах уже пробивалась седина, красная кожа лица казалась шершавой, как у черепахи. — Там со всеми случалось что-то свое, на других не похожее.

— Это в каком же смысле? — спросил Пафнутьев, но Вулых, как это частенько бывает с людьми простыми и нелукавыми, сразу понял его уловку.

— Какой тут может быть смысл… Разве Объячева и этого несчастного бомжа убили по одной причине? Так не бывает. А Маргариту жалко, хорошая была женщина. Правильная.

— Правильная — это как?

— Есть законы, по которым живут люди, — медленно раскачиваясь из стороны в сторону, проговорил Вулых. — А есть законы, по которым живут нелюди… Маргарита жила по людским законам. Она не обижала нас.

— А Объячев обижал?

— Было.

— А что случилось с вашим напарником, с этим… Петришко?

— Беда случилась, помер мужик.

— Сам помер, или помог кто?

— И то, и другое. Помер сам, но не без помощи.

— А кто помог?

— Кто поможет, кроме ближнего? Ближний помог. Как и всем остальным.

— А кто помог бомжу?

— Нельзя всем нравиться, всем угождать, пытаться всем сделать что-то хорошее… Так не бывает. Это не людской закон. Разве можно помогать и собаке, и зайцу?

Пафнутьев потряс головой, пытаясь понять сказанное, но ничего не получилось. Вернее, все слова Вулыха, взятые отдельно, он понимал, они были просты и очевидны. Но какое отношение они имели к событиям в объячевском доме, понять не мог. Вулых сидел спокойный, даже утомленный, отвечал охотно, но не впрямую, каким-то параллельным курсом шел, вроде и на вопрос отвечает, но в то же время ответа не дает.

— Я слышал, у тебя при задержании обнаружился миллион долларов? — Пафнутьев поменял тему. — Откуда он?

— О-хо-хо! — горько рассмеялся Вулых и снова начал раскачиваться. Он сидел все так же, зажав коленями сцепленные ладони, смотрел в пол. На губах его блуждала улыбка неуверенная или, лучше сказать, незаконченная. Решил человек улыбнуться, а причина уже пропала, вот он и остался сидеть с полуулыбкой. — Я глупо, конечно, поступил, очень глупо… Не надо бы мне с этим миллионом но поездам, электричкам, по дорогам мотаться. Чтобы решиться на это, надо совсем с ума сойти. Как я должен был поступить? Очень просто. Зарыть миллион прямо во дворе дома, или закопать в соседнем лесу. Мог сдать в камеру хранения, через сутки перенести в другое место… Лучше всего, конечно, зарыть в лесу. И год, не меньше года, не прикасаться. Забыть. Все, нет его. А я…

— А что ты? — спросил Пафнутьев, чтобы хоть как-то подзадорить Вулыха к дальнейшему рассказу. — Как я понял, ты с этим миллионом рванул домой?

— Рванул, — кивнул Вулых. — И вот результат. Ни миллиона, ни дома.

— Послушай, Васыль… Вы с Петришко мне жаловались, что Объячев больше года не платил вам заработанные деньги. Выло?

— Было, — послушно кивнул Вулых, не отрывая взгляда от пола, будто там он прочитывал верные ответы.

— Вы оба сказали мне, что получали от него лишь кормежку, хорошую кормежку, но ничего больше. А тут миллион.

— Лучше бы его не было вовсе.

— Так, — крякнул Пафнутьев. В который раз он убеждался, что вопросы Вулыху кажутся малозначащими, не очень существенными, и отвечает он на них, думая о чем-то, более важном. И Пафнутьев решил попробовать втянуться в его, вулыховский, разговор, может быть, так удастся узнать хоть что-нибудь. — А я бы не отказался от миллиона долларов, — сказал он, глядя в окно и как бы даже забыв о том, зачем сюда доставили Вулыха.

И он не то чтобы увидел, почувствовал, что Вулых посмотрел на него с интересом, слова Пафнутьева вываливались из общего ряда обвинений, упреков, подозрений, которыми жил последние дни Вулых. Взглянув на Пафнутьева, он опять уставился в пол, но уже не так глубоко, не прямо под себя, а в точку, которая находилась на полу где-то посередине между ним и Пафнутьевым.

— И я вот не отказался… И что?

— А что? Ничего страшного. Ведь не миллион искали… Тебя искали.

— Да? — удивился Вулых. — Меня искали? А на кой ляд я им понадобился?

— Ну, как же, Васыль… С твоим Петришко беда. Помер. Спросить не у кого… Что с ним стряслось-то? Надо что-то родным писать, документы составлять… А единственный человек, который мог хоть что-то внятно объяснить, это ты… Вот и решили тебя найти. Да и нашли-то случайно.

— Да, в электричке. Мне надо было вообще этот миллион не трогать. Пусть бы лежал, где лежал.

— Но это мало кто сможет. — Пафнутьев склонил голову к плечу, как бы прикидывая и такой вариант.

— Никто не знал, где он. Один я. И этот миллион мог лежать хоть десять лет. А я мог прийти и взять. Не через десять лет, конечно, через годик, через два. Ничто бы не изменилось за это время. Тихо, спокойно, без суеты и милицейских допросов, взял и пошел. И началась бы совсем другая жизнь.

— У тебя и сейчас начнется другая жизнь, — не сдержался Пафнутьев и тут же пожалел о своих словах. Но Вулых, как ни странно, принял их без обиды.

— Это уж точно, — усмехнулся он. — Такая жизнь начнется, врагу не пожелаешь.

— Врагу можно пожелать.

— Да? — Вулых поднял, наконец, голову и посмотрел на Пафнутьева с какой-то добродушной лукавинкой. — Вообще-то, да… Это я так, к слову. А врагам мы такого желаем, такие кары на них насылаем… Содрогнуться можно, если на минуту представить, что сбудется хоть сотая часть наших проклятий.

— И ни единый человек не знал, где лежит миллион? — Пафнутьев перевел разговор на нужную тему.

— Объячев, конечно, знал. Маргарита? Нет, она не знала. Она вообще не догадывалась, что этот миллион существует. Объячев, как я понимаю, готовил его для другой жизни, с другим человеком…

— С Катей?

— Точно.

— А Вохмянина знала о миллионе?

— Догадывалась.

— Он, наверное, сам ей сказал? — спросил Пафнутьев.

— Нет, прямо он никому не говорил. Намекнул, чтоб не беспокоилась о будущей их жизни… Это было.

— Значит, он не собирался жить с Маргаритой?

— Да он с ней и не жил. Разве что не прогонял. Выпивкой обеспечивал… Пьешь? Пей. Я вот подумал, если бы мне удалось положить этот миллион в какой-нибудь зарубежный банк процентов на пять, на восемь… Есть такие банки. Я бы каждый год только процентами получал пятьдесят, восемьдесят тысяч долларов, не трогая миллиона. Представляете? Прихожу в банк, подхожу к кассе, мне, пожалуйста, отсчитайте… А они спрашивают — вам какими? Крупными или мелкими? — В глазах у Вулыха светился почти детский восторг перед той картинкой, которую он сам нарисовал. — А трехэтажная вилла в Испании на берегу моря стоит не больше ста тысяч. Есть подешевле, но мне понравилась та, что за сто тысяч — в журнале фотографию видел. С бассейном, морской водой, внутренним двориком, а в доме широкая деревянная лестница из темного дерева, арочные проходы… И, главное, все стены белые… Без этих отвратных обоев… Белые стены и отделка из темного дерева… Красиво, да?

— Я бы не отказался, — повторил Пафнутьев. — Если Катя знала, что есть деньги, она должна была их искать… Мне так кажется.

— Искала, — усмехнулся Вулых.

— Не нашла?

— Это было невозможно. Баба дура. Не там искала, не так искала, не тот подход. Придуривалась! То ей, видите ли, веник нужен, то совок, какие-то реечки-планочки… А сама шастает, шастает… Мне бы этот миллион оставить на месте. — Глаза Вулыха, кажется, сошлись от сосредоточенности на переносице, губы тоже сжались, и весь он как бы окаменел от напряжения. — Да, это было бы лучше всего. И Петришко не догадывался.

— А как же ты узнал?

— Умный потому что, — усмехнулся Вулых.

— Хорошо, если ты такой умный, скажи, пожалуйста, почему Объячев не положил деньги в зарубежный банк, чтобы каждый год получать сто тысяч долларов навара? Можешь объяснить?

— Могу, — Вулых чуть шевельнул плечами. — Я думаю, что он и в банк положил. И в хорошем месте спрятал, в доме. На всякий случай.

— Как ты думаешь, кому дом достанется?

— Екатерине, кому же еще, — ответил Вулых спокойно, будто это разумелось само собой.

— Почему ей? Ведь у Объячева, говорят, есть где-то сын от первого брака?

— Нет, — Вулых покачал головой. — Сын не потянет.

— Значит, и миллион ей?

— Вот на миллион сын может замахнуться… Кстати, я мог тогда сумку с деньгами затолкать под лавку. Электричка поздняя, народу уже не было… Ее бы не скоро нашли. Вот бы удивился кто-то, да? Открывает спортивную сумку, а там миллион долларов. — Вулых, кажется, никак не мог уйти от этой темы. О чем бы не спрашивал Пафнутьев, мысли его неизменно возвращались к миллиону долларов, который достался ему так легко и которого он лишился еще легче.

Пафнутьев невольно вспомнил о давней своей знакомой, которая отправилась на юг, прихватив колечко с бриллиантом — бабкин подарок. Зачем эта дура взяла с собой колечко на пляж, зачем она вообще захватила его в поездку, она и сама не могла объяснить. Какие-то мистические силы решили, очевидно, что кольцом она владеет не по праву. И отправляясь в очередной раз в волны, плескаться и радоваться жизни, она сняла колечко и дала подержать подруге. А вернувшись, вроде бы снова надела на палец. Или не надела. Вроде, помнила, что надевала, и подруга утверждала то же самое. Но как бы там ни было, решив снова окунуться в волны, она опять хотела снять колечко, но его на пальце уже не оказалось. Всю ночь, всю ночь при свете пляжных фонарей пафнутьевская знакомая и ее подруга просеивали песок в попытке обнаружить злосчастное колечко. Не нашли. До сих пор.