Шесть масок смерти - Сюсукэ Митио

Звезда из стекла, которая не исчезла

Самолет постепенно начал снижаться.

На экране перед моими глазами высветилось наше местоположение в реальном времени. Значок самолета в центре экрана оставался неподвижным, направленный вверх, а сама карта медленно ползла вниз. Я перевел время на восемь часов вперед по японскому времени. Вечер превратился в день, ничем не примечательная последняя декада сентября стала последним днем Серебряной недели.

Я не был на родине десять лет, с тех пор как покинул Японию в восемнадцать лет.

На коленях у меня лежал рисунок: подарок Орианны. На бумаге для рисования карандашом был написан портрет Холли, ее безмятежно спящее лицо.

– Не забывай о маме, – сказала десятилетняя Орианна, передавая мне рисунок.

Как я мог забыть? И Холли, и Орианну. И то событие, свидетелем которого я стал на дублинском побережье. Как всего за два месяца я впервые в жизни поверил в существование Бога.

Мрачное небо остается мрачным, даже если отражается в голубых глазах.

– Говорят, когда человек умирает, его душа превращается в бабочку и улетает, – тихо сказала Холли, тяжело дыша. Она лежала на кровати и смотрела в окно.

С каждым днем силы ее убывали, а в глазах отражались низкие тучи, распространявшиеся бесконечно. Середина сентября – в это время во многих городах Японии спасаются от жары, включив кондиционеры на полную мощность. Но здесь, в Ирландии, которая находится на широте выше, чем Хоккайдо, откроешь окно и почувствуешь приятную прохладу. Дом Холли располагался в городской черте Дублина, но находился на расстоянии от даунтауна, поэтому тут было нешумно, и Холли могла проводить свои последние дни в умиротворении и спокойствии. По крайней мере, с точки зрения окружающих ее условий.

– А что говорят в твоей стране?

– Что душа перерождается в человека или в другое живое существо, или в Будду.

– Но, Кадзума, разве Будда – это не человек, который создал буддизм?

– Простите, но я не очень хорошо разбираюсь в религии.

После окончания обучения сестринскому делу в местной академии я уже пятый год работал медбратом. Шел девятый год, как я уехал из Японии, и всякий раз, когда становился свидетелем глубины веры ирландцев, я испытывал стыд за отсутствие у меня религиозности. Конечно, если б мне сказали: «Напиши граффити на могилах или брось камень в статую Будды», я, наверное, не смог бы этого сделать, но на этом моя вера и заканчивалась.

Холли появилась в хосписе, где я работаю, два месяца назад. Она пробыла там месяц, а затем выбрала провести оставшееся ей время со своей единственной дочерью Орианной. Так что было принято решение оказывать ей терминальный уход на дому. На меня были возложены функции приходящего медбрата, и я посещал ее пять раз в неделю.

– Когда я умру, то, наверное, стану Холли голубого цвета.

Я не мог понять, что она имеет в виду. Ее звали Холли (Holly). Я пожал плечами, а она слабо улыбнулась и повторила:

– Холли блю. Так называется моя самая любимая бабочка. Бабочки светло-голубого цвета, – объяснила она, – которые собираются на остролистых падубах, или холли.

– Вам они нравятся из-за вашего имени?

Лежа на подушках, Холли покачала головой. Во время лечения она потеряла волосы, а сейчас они отросли на несколько сантиметров.

– Открой скетчбук, который лежит там.

Она показала на стол, за которым раньше работала. Холли была журнальным и книжным иллюстратором. После смерти мужа она воспитывала Орианну одна, но, после того как полтора года назад у нее обнаружили миелому, перестала принимать заказы на работу.

Я взял в руки скетчбук и перелистал его белые страницы. Вскоре увидел бабочку, севшую на ветку, расправив крылышки. Рисунок углем на всю страницу альбома, настолько подробный, что его можно было спутать с черно-белой фотографией. Блестящие, похожие на бисер глаза, чешуйки, покрывающие крылья, – все было воспроизведено наилучшим образом. Судя по ветке дерева, на которую села бабочка, это был остролистый падуб.

– Эта бабочка, которую называют Холли блю?

– Да. Вроде бы она встречается не только в Ирландии, но и в твоей стране тоже.

– И в Японии?

Я снова посмотрел на рисунок. Судя по размеру ветви и листьев, бабочка была, наверное, с ноготь большого пальца. На крылышках у нее не было какого-то специфического узора, только их края были закрашены темным. Я попытался представить, как эта часть крыльев в темной рамке выглядит в цвете. Светло-голубой цвет, о котором говорила Холли.

– Рурисидзими[54]?

У меня вырвалось японское название, и Холли кивнула.

– Женщина, которая рассказала мне про эту бабочку, называла ее этим именем.

– Вам рассказала о ней японка?

– Женщина по имени Тиэ, энтомолог. Она случайно зашла на мою выставку, которую я проводила, арендовав второй этаж ресторана четыре года назад. Она и рассказала мне о существовании бабочки, у которой было то же имя, что и у меня. Сказала, что это ее самая любимая бабочка. Однажды в детстве, по дороге из школы, она, забыв обо всем, погналась за ней, споткнулась, упала, скатившись по склону, и получила серьезную травму. Услышав об этом, я подумала, насколько красива эта бабочка. И потом поискала ее в смартфоне.

И, увидев на экране, какого потрясающего цвета была бабочка, Холли сразу же влюбилась в нее.

– И с того момента «голубая Холли» стала и моей самой любимой бабочкой. Ты знаешь, что у нас во дворе посажен маленький падуб?

– Да, вон там.

Небольшое деревце росло вдоль дорожки из гравия, как раз в том месте, которое было видно из-за ее рабочего стола.

– Я посадила его четыре года назад. Сразу после того, как узнала об этой бабочке.

– А «голубая Холли» прилетала сюда?

– Пока нет, ни разу, – сказала она, сжав свои бесцветные губы.

Тут в прихожей раздался звонок. Звук бегущих шагов по холлу. Дверь в комнату резко распахнулась, и в нее вбежала Орианна; на плечах у нее был ярко-розовый школьный рюкзак.

– С возвращением, Орианна.

Не вставая с кровати, Холли улыбнулась ей. Орианна светло улыбнулась ей в ответ. На девочке была надета вязаная шапка, хотя сейчас и не зима, – ее волосы выросли только на несколько сантиметров.

Когда Холли вернулась домой после хосписа, Орианна отрезала себе волосы хозяйственными ножницами. Срезала почти наголо свои очаровательные светлые локоны длиной до лопаток.

– Если ты не одна такая, то и стесняться нечего.

Увидев это, Холли потеряла дар речи и закрыла лицо дрожащими руками. Сквозь ее пальцы проглядывали расширившиеся глаза, ее дыхание было мелким, но вскоре оно успокоилось, и Холли протянула свою руку к лицу дочери.

– Вспоминаю, какой ты была, когда родилась…

Она взяла лицо дочери в свои ладони, как будто действительно видела ее впервые родившейся в этот мир.

– Но ты уже выросла, не надо было так делать.

– Кадзума, ты видел мамин рисунок?

Орианна вытянулась и заглянула в альбом, который я держал в руках; я почувствовал ее дыхание на своей