Кровь в наших жилах - Татьяна Лаас

— У меня к вам есть несколько вопросов.

Солнце ярко освещало коридор, заливая все чистейшим золотом — в таком свете не хочется думать о дурном, не хочется видеть в мужчине напротив тварь. Но он тварь и есть! Он пользовался кровью Саши для лечения Волкова.

Лицын холодно улыбнулся:

— Светлана Алексеевна, не обессудьте — у вас нет права задавать мне вопросы. Если они по вашему здоровью, то обратитесь лучше к Авдееву.

Он подошел ближе, с медицинским интересом рассматривая её. Или не её, а платок, испачканный в крови?

Светлана сухо сказала:

— Я про князя Волкова. Ведь это вы лечили его.

— Что-то не припоминаю, чтобы отменили медицинскую тайну. Я не обязан вам отвечать.

Она уверенно повторила, замечая, как все же заволновался Лицын:

— Вы лечили Волкова. Вы давали жандармерии фальшивые заключения о его здоровье.

Надо было уточнить этот момент у Аксенова, но уже поздно.

— И вы же лечили Рокотова, когда он пророчил…

Светлана принялась складывать платок, чтобы убрать его в карман или?… Она в упор посмотрела на Лицына — тот знал тайну её крови и сейчас просто изнывал от желания заполучить платок. А она так глупо откровенно себя вела в Муратово, не таясь отпаивая своей кровью раненых мальчишек…

Лицын пожал плечами, глаза его неотступно следовали за платком:

— Даже если это и так, то что с того?

— Вы шпионили для Голицыных. Вы бастард рода Голицыных.

— Это наказуемо? Я не отвечаю за грехи своих родителей.

Он качнул головой в сторону операционной, откуда донесся слабый младенческий писк.

— За грехи матери — матери и отвечать. А про шпионство — да вы выдумщица, Светлана Алексеевна. И это всего лишь слова — они недоказуемы.

Светлана знала, что гнев, злость, страх — плохие советники, но сейчас остановиться не могла. Быть может, сейчас в операционной не спасут малыша, и скоро где-то на перекрестке появится корзинка, которую возьмут… а может и нет, снова предавая живую человеческую душу. Защитить малыша, Сашку, побелевшего кромешника, который доставил Ангелину сюда, в больницу, хотелось до одури.

Она протянула платок Лицыну:

— Хотите?

Он сглотнул, но руку не протянул, хотя явно хотел. Светлана уверенно сказала:

— Вы лечили Волкова добытой у арестованного кромешника кровью. — То, что это был Саша, она не стала говорить.

— Светлана Алексеевна, повторюсь: и что с того?

— Есть многочисленные свидетельства того, что князь Волков был здоров и мог самостоятельно передвигаться. Расспросить персонал больницы и узнать, кто был его лечащим врачом — проще простого. Метод лечения Волкова известен Опричнине. Вам не отвертеться от обвинений.

— Обвинений в чем? Я прежде всего врач. Я лечу. Я спасаю. Я разрабатываю новые виды лечения и ищу лекарства. И если мне принесли новое лекарство — я опробую его, чего бы мне это не стоило.

— Вы понимаете, что вы обрекаете кромешников на смерть?

Лицын фыркнул:

— Добровольное донорство еще никто не отменял.

— Но к вам кровь попадала недобровольно. И вы знали это.

Платок все так и оставался в руках Светланы, Лицын не удержался и взял его:

— Иногда бывает и так. Думаю, излеченным от тяжелых заболеваний, плевать, как была добыта кровь. Если я платил сведениями, добытыми от Рокотова, за лекарства, то это не высокая цена за такое.

— Вы отвратительны.

Лицын хрипло рассмеялся:

— Вы тоже отвратительны в своем якобы праведном гневе. Вы ни черта не знаете об этой жизни. Вы никогда не провожали в последний путь свое дитя. Вы никогда не держали в руках ладонь умирающего ребенка. Вы никогда не лгали в глаза пациенту, что он точно проснется после операции. Вы всю жизнь катались, как сыр в масле, Елизавета Павловна! Вы ничего не знаете о том, как страшно понимать, что человек перед тобой умирает, а ты ничего не в состоянии сделать, хотя за плечами десятилетия хирургического опыта. Я прошел через все это. Лекарство есть. Как оно было добыто — мне по большому счету плевать. И я лечил не только Волкова. Я спасал любые жизни, которые мог. Быть может, ваша кровь тоже кого-нибудь спасет. — Он махнул платком и убрал его к себе в карман.

Светлана не стала говорить, что на нем не её кровь.

— Я разберусь и с вами, и с теми, кто вам приносил кровь кромешника, и с Зерновым, и Дашковым. Вы все ответите за то, что творили.

— Я. Ничего. Не. Творил. Я лишь спасал человеческие жизни. Любой суд присяжных оправдает меня, не говоря уже о том, что дело вообще не дойдет до суда, потому что оно абсолютно абсурдно, все эти ваши обвинения.

Из операционной вышел усталый, мрачный Авдеев. Он угрюмо посмотрел на Светлану, на Лицына и пробурчал:

— Родильница жива. Сейчас её поднимут в акушерское… Ребенок при смерти из-за сильной кровопотери. Как-то так. Его судьба уже не в моих руках. Я сделал все, что мог.

Лицын ехидно добавил:

— Ну и как, Светлана Алексеевна, такой конфуз? Привычно отсидитесь в стороне или…

Она шагнула в операционную, на ходу бросая удивленному Авдееву:

— Гордей Иванович, мне нужен скальпель. Малыш не умрет, я этому не позволю случиться. Кстати, вы помните мою кошку? Это баюн. Она хорошо лечит, умеет мыть лапы в дезрастворах, соблюдает стерильность в операционной и очень хочет у вас работать, Гордей Иванович. А еще она очень любит котяток… То есть детей, конечно.

Он молча наблюдал, как капает из Светланиного пальца кровь в мелкий, беззубый рот младенца, тут же принявшегося возмущенно пищать и морщиться.

Светлана обернулась на Лицына:

— Главное — добровольность. То, что вы не понимаете.

Он пожал плечами:

— Еще раз: добровольное донорство никто в России не отменял.

Авдеев обвел взглядом Светлану, Лицына, замершую операционную медсестру и сказал:

— Не знаю, о чем вы с Семен Семеновичем, но я, как и мой персонал, ваш секрет сохраню, Светлана Алексеевна. Вас же на запасные части разберут из-за свойств вашей крови.

Малыш на столике, обложенный грелками, не выдержал пренебрежения и заорал на всю операционную. Он не знал, что избежал участи стать кромешником.

Глава тринадцатая, в которой проклятье пожирает Матвея

Катя смотрела вверх, на потолок. Его давно не ремонтировали. Штукатурка местами облетела из-за сырости, следов побелки и не видать — все в черной, липкой плесени.

Тонкое одеяло не согревало. Печи здесь отродясь не было. Только дрожь, то и дело сотрясающая её тело, ничто по сравнению с тем адом, что разверзся в душе Кати.

Дед для неё был всем.