Дик Фрэнсис - Бойня

Принцесса сказала Беатрис, что пора уезжать, потому что последняя скачка давно окончилась, и увела ее к «роллс-ройсу». Нечего было и надеяться, что Литси поедет с ними, даже если бы он этого хотел: Даниэль цеплялась за его руку всю дорогу до автостоянки. Ей не хотелось оставаться со мной наедине после вчерашнего объяснения, и я понял, что без его поддержки она бы вообще не решилась приехать. Впрочем, наверно, я знал это с самого начала. Завтра скачки снова будут в Сандауне, и я начинал думать, что, возможно, если Даниэль на них не поедет, всем будет спокойнее.

Когда мы добрались до машины. Литси по настоянию Даниэль сел на переднее сиденье, а сама она устроилась сзади. Прежде чем завести машину, я открыл коричневый конверт, который вручил мне лорд Вонли.

Внутри оказалась маленькая вырезка из газеты, еще одна вырезка, побольше, из иллюстрированного журнала, черно-белая фотография восемь на десять и записка от лорда Вонли с комплиментами и просьбой вернуть все это в «Глашатай», потому что у них остались только ксероксы.

— Что это? — спросил Литси.

Я передал ему черно-белую фотографию, на которой была изображена церемония вручения приза после скачки. Даниэль заглянула Литси через плечо и спросила:

— Что это за люди?

— Человек, которому вручают кубок, — это Нантерр.

Оба сказали «Ох ты!» и вгляделись повнимательнее.

— Рядом с ним — французский тренер Вийон. Дело происходит, я так понимаю, на ипподроме в Лонгшаме. Посмотрите на обороте, там должна быть какая-то информация.

Литси перевернул фотографию.

— Тут написано просто: «После скачки на При-де-ля-Сите: Вийон, Нантерр, Дюваль».

— Дюваль — это жокей, — пояснил я.

— Так вот как выглядит этот Нантерр... — задумчиво протянул Литси.

— Да, его ни с кем не спутаешь.

Он передал фотографию Даниэль.

— Ну, что там у нас еще?

— Статья из прошлогоднего английского журнала, посвященная грядущему Дерби. В нем должна была участвовать одна из лошадей Вийона, как там сказано, «после недавнего триумфа в Лонгшаме». Нантерр упоминается в качестве одного из владельцев. Газетная вырезка, тоже английская, оказалась не более содержательной. Прюдом, жеребец французского предпринимателя Анри Нантерра (тренер Вийон), прибыл в Англию, чтобы участвовать в скачках в Нью-маркете, но при выгрузке из самолета умер от сердечного приступа. Все.

— А кто фотограф? — спросил я, обернувшись к Даниэль. — Там не написано?

— "Все права принадлежат «Глашатаю», — прочла она на обороте. Я пожал плечами.

— Наверно, они ездили в Париж на какую-то большую скачку. Скорее всего, на Триумфальную арку.

Я забрал фотографию и сунул все вместе обратно в конверт.

— Какое решительное лицо! — сказала Даниэль, имея в виду Нантерра.

— И голос тоже решительный.

— А мы ни на шаг не продвинулись, — вздохнул Литси.

Я завел машину и двинулся к Лондону. На Итон-сквер ничего интересного не произошло, и Робби начинал скучать.

— Ничего, — сказал я ему, — ты отрабатываешь свой хлеб самим своим присутствием.

— Слушай, мужик, а что толку? Все равно же никто не знает, что я здесь!

— Не беспокойся, — сухо сказал я. — Все, что происходит в доме, становится известно человеку, от которого ты этот дом охраняешь. Так что не расслабляйся.

— Я и не расслабляюсь! — обиделся Робби.

— Вот и хорошо.

Я показал ему фото из «Глашатая».

— Вот этот человек, — сказал я ему, ткнув пальцем в фотографию. Если увидишь его, будь осторожен. Он носит пистолет. Возможно, пистолет заряжен, а возможно, и нет. И у него вечно в запасе какие-нибудь пакости.

Робби долго и внимательно смотрел на фотографию. И наконец сказал:

— Я его запомнил.

Я отнес приношения лорда Вонли в «бамбуковую» комнату, позвонил Уайкему, прослушал сообщения с автоответчика, разобрался с ними — обычные вечерние дела. Когда я спустился в гостиную выпить рюмочку перед ужином. Литси, Даниэль и принцесса обсуждали французских импрессионистов, выставлявшихся в Париже около 1880 года.

Сезан... Ренуар... Дега... Про этих я хотя бы слышал. Я подошел к подносу с напитками и выбрал шотландское виски.

— А Берт Моризо? — сказал Литси, обращаясь ко всем присутствующим одновременно. — Это же само совершенство! Не правда ли?

— А что он писал? — спросил я, открывая бутылку.

— Не он, а она, — поправил Литси.

Я хмыкнул и налил себе немного виски.

— Ну, она так она. Так что же она писала?

— Девушек, младенцев, освещенные мастерские...

Я уселся в кресло и принялся прихлебывать виски, глядя на Литси. «Он, по крайней мере, не выставляется передо мной», — подумал я.

— Их трудно увидеть, — продолжал Литси. — Большинство ее работ хранится в частных коллекциях, есть собрание в Париже, некоторые — в «Национальной галерее искусств» в Вашингтоне...

Я подумал, что вряд ли стану охотиться за ними.

— Изумительные картины! — сказала принцесса. — Они прямо светятся...

— И еще Мэри Кассат, — заметила Даниэль. — Блестящая художница!

Она была американка, но училась у Дега в Париже, — пояснила она для меня.

Я подумал, что, если ей так хочется, я готов ходить с ней по картинным галереям.

— Когда-нибудь, — сказал я мимоходом, — ты мне обо всем этом расскажешь.

Она резко отвернулась, словно вот-вот расплачется. Мне этого совсем не хотелось. Так что, может, и к лучшему, что в это время явилась Беатрис за своей «Кровавой Мэри».

Беатрис была оскорблена в лучших чувствах. Робби опять носился по лестницам, налетел на нее и не нашел ничего лучшего, как сказать: «Старушка, снимись с тормоза!»

Я не смог сдержать улыбки. Беатрис ее заметила, и ей это, разумеется, очень не понравилось. Литси спрятал усмешку в своем бокале. Принцесса, покусывая губы, чтобы не рассмеяться, заверила золовку, что попросит Робби быть осторожнее. Беатрис заявила, что во всем я виноват: притащил в дом этого хулигана. Происшествие немало подняло нам всем настроение, и вечер прошел куда веселее, чем предыдущие. Но тем не менее на объявления так никто и не ответил, и Нантерр тоже не звонил.

А на следующее утро Даусон разбудил меня, когда не было еще и семи, сказав, что мне звонит Уайкем Харлоу.

Я мгновенно проснулся и поднял трубку.

— Уайкем?

— К-к-кит! — Он отчаянно заикался. — П-п-при-езжай. Пприезжай... н-немедленно!

Глава 15

И почти сразу бросил трубку, не сказав мне, что случилось. Я немедленно перезвонил ему, но никто не ответил. Исполненный ужасных предчувствий, я поспешно оделся, бросился к машине, кое-как проверил ее и помчался по почти пустым улицам в сторону Суссека. Уайкем, похоже, был не в себе.

Голос его дрожал от потрясения. К тому времени, как я добрался до конюшни, к потрясению добавился бессильный гнев. Уайкем буквально трясся.

Когда я въехал во двор, он стоял там с Робином Кертисом, ветеринаром.

— Что случилось? — спросил я, выбираясь из машины.

Робин беспомощно развел руками, а Уайкем яростно бросил:

— Иди п-посмотри!

Он провел меня во дворик, соседний с тем, где стояли Каскад и Котопакси. У Уайкема дрожали колени, но злость заставляла его держаться прямо.

Он подошел к одной из закрытых дверей и хлопнул по ней ладонью.

— Тут! — сказал он.

Дверь была закрыта, но не заперта. Запирать ее больше незачем — лошадь, стоявшая здесь, уже не сбежит.

Я отворил обе половинки двери, верхнюю и нижнюю, и увидел труп на торфяной подстилке. Темно-рыжий, три белых чулка, белая проточина... Коль.

Я молча повернулся к Уайкему с Робином. Я испытывал тот же гнев, что и Уайкем, и еще — отчаяние. Расторопен Нантерр, расторопен... Пожалуй, ему не понадобится много времени, чтобы заставить Ролана де Бреску сдаться.

— Так же, как и в прошлый раз, — сказал Робин. Он наклонился, приподнял рыжую челку и показал мне темное пятно на белой проточине. — В ране много масла... С прошлого раза пистолет смазали... — Он опустил челку и выпрямился. — Лошадь успела совсем закоченеть. Это было сделано довольно давно — скорее всего еще до полуночи. Коль... так замечательно державшийся в Аскоте, готовившийся к Челтенхему, к Золотому кубку...

— А где был сторож? — спросил я, обретя наконец дар речи.

— Здесь он был, — сказал Уайкем. — В смысле, не в этом дворе, а вообще в конюшне.

— Он уже ушел?

— Нет, я ему сказал подождать тебя. Он на кухне.

— Кроме Коля, никого... никого не тронули, да ведь?

Робин кивнул.

— И то слава богу.

«Утешение небольшое», — подумал я. Котопакси и Коль были двумя из трех лучших лошадей принцессы, и то, что жертвами сделались именно они, не могло быть случайностью.

— А Кинли? — спросил я у Уайкема. — Вы к нему заходили?

— Да, прямо отсюда. Он по-прежнему в угловом деннике, в соседнем дворе.

— Страховой компании это не понравится, — сказал Робин, глядя на убитую лошадь. — Смерть двух лошадей могла быть случайностью. Но на этот раз... — Он пожал плечами. — Впрочем, это не мои проблемы.