Марина Серова - Между двух мужей

Я хотела встать и уйти, но вы были так похожи! Мне захотелось еще минуточку, хотя бы полминуточки смотреть на это лицо, в котором я могла разглядеть твои родные, такие милые для меня черты!

– Что ты таскаешься сюда? – вдруг резко спросил меня он, твой брат, Алеша. – Что тебе здесь надо, ты, присоска?

Я вздрогнула, как от удара – вздрогнула и уставилась на него.

– Ты всем надоела, – все так же негромко, но ужасно грубо сказал Егор, и его верхняя губа приподнялась в злобном оскале – так он меня ненавидел! – Ты надоела всем, как паршивая собака, как шелудивая кошка! Что ты забыла у нас в доме, я тебя спрашиваю?!

– Я… я прихожу сюда не к тебе. Я прихожу к тете Тоне и… и к Алеше!

– «К Алеше!» – передразнил он меня и сплюнул на пол, прямо мне под ноги. – К Алеше! Да брат уже не знает, куда от тебя деваться, он готов бежать от твоих костей куда угодно, хоть к черту в задницу! Ты думаешь, почему он ушел в армию?

– Замолчи… замолчи, пожалуйста! – попросила я, холодея. Я знала, я почувствовала вдруг – именно вдруг! – что сейчас случится что-то ужасное, непоправимое. Что я умру…

– Ты думаешь, почему брат пошел в армию? – свирепо повторил Егор и вдруг грубо схватил меня за шею. – Думаешь, почему? Чтобы кирзачи поносить на ногах? Из винтовки пострелять? – говоря это, он все тянул меня к себе за шею, я упиралась – но сила была за ним, за ним! – Да от тебя он сбежал, липучая ты паскуда, от тебя! Вот здесь, вот в этой кухне он говорил мне, что не знает, что с тобой делать, как дать тебе понять, чтобы ты оставила его в покое! Оставила в покое, наконец!!!

Эти его слова обрушились на меня, словно град пощечин, я зажмурилась, хотела закричать: «Нет! Нет!» – но только беззвучно шевелила губами…

– Почему ты решила, что можешь кому-то нравиться? – шипел он мне прямо в лицо, выдыхая в мои глаза дым от сигареты, зажатой в уголке рта. – Чем ты рассчитываешь зацепить нормального мужика? Вот этим? – его рука отпустила шею и грубо схватила мою грудь – я оцепенела. – Или этим? – Он нашарил вторую грудь и больно сжал ее. – А может быть, самое сладкое ты прячешь там, под юбкой?

Он встряхнул меня, задрал подол – и его широкая рука заскользила по моему бедру, оскорбительно ощупывая меня всю, как кобылу на базаре. У меня не было сил сопротивляться, я была уже почти в обмороке… Но вдруг эта рука остановилась. Егор на миг закрыл глаза, открыл – и вдруг задышал часто и тяжело. Магнетизируя меня своим взглядом («Он не сделает мне ничего плохого, ведь он так похож на Алешу!» – твердила я про себя), Егор еще ближе притянул, притиснул меня к себе – очень резко, больно, грубо; я услышала треск – что-то порвалось… потом меня толкнули к окну, одним движением забросили на подоконник; и, все так же часто дыша, сопя мне прямо в ухо, он стал рывками стаскивать с меня колготки…

Очнулась я от резкой боли – все плыло перед глазами, вокруг меня расплывался какой-то красный густой туман… Меня опять толкнули – я упала, и, лежа на полу, пыталась подтянуть к себе ноги, чтобы как-то смягчить, умерить эту непонятную боль… Опять рывок – и вот я стою, стою на подкашивающихся ногах, а Егор больно держит меня за локти и вновь оглядывает меня всю, с ног до головы, с головы до ног, но теперь в этих глазах («Боже, как же он похож на Алешу!») плескалось не только презрение, но и страх, низенький такой, животный страх!

– Так ты еще и целочка! – выдохнул, как выплюнул, он, глядя мне в глаза. И, снова скривив рот, добавил с усмешечкой: – Была!

Он трезвел на глазах, он чувствовал себя виноватым – но прятал свою вину за этим напускным цинизмом. А я… а я все еще не понимала, никак не могла понять, что случилось! Туман, этот красный туман только-только начал рассеиваться.

– Вещички-то забери. – Он бросил мне белье и порванные колготки. Затем отвернулся, собираясь выйти из кухни, но вдруг вернулся и, опять приблизив свое красное, горячее, вспотевшее лицо к моему, с угрозой протянул: – Ну, если только ты кому-то ляпнешь… Придушу, как собаку! – И ушел, осторожно прикрыв за собою дверь.

Я осталась одна – пораженная, сломленная, оглушенная тем, что со мною случилось, сраженная наповал…

Следующий месяц я провела в метаниях и сомнениях. Что мне было делать? Рассказать обо всем, добиться, чтобы моего насильника наказали? Но что это изменило бы, что дало бы мне это, кроме позора? Мне был бы навсегда закрыт вход в этот дом, дом, где жили твои вещи, любимый мой, твои детские фотографии, твои коньки – помнишь, как мы с тобой ходили на каток, еще в пятом классе! Я не смогу больше жить, не перешагивая этого порога. Я не могу огорчить тетю Тоню, не смогу слушать ее вой и причитания, которые она непременно подымет… А самое главное, самое главное было – поверишь ли ты мне? Поверишь ли, Алеша? Ведь Егор способен был представить все произошедшее между нами совсем в другом свете, и кто знает, насколько убедительным показался бы моему любимому рассказ брата – ведь вы были так похожи!

«Если я люблю его, то должна оставить все, как есть», – вот что в конце концов пришлось мне для самой себя «постановить». А когда, еще через несколько недель, я вдруг поняла, что беременна – это решение только окрепло. Ты удивишься и, может быть, даже оттолкнешь меня, но я скажу: весть о будущем ребенке была для меня самой счастливой вестью за все время, прошедшее со дня нашего расставания! Я вдруг поняла: мне очень легко удастся убедить тебя, моя любовь, что беременна я от тебя! Я даже сама почти поверила, что это твой ребенок, я уже почти полюбила его – ведь, в конце концов, вы с братом были так похожи!

Впервые я почувствовала радость. Это была радость от уверенности: теперь ты – мой, навсегда мой, теперь-то ты никуда не денешься, что бы там ни говорили, как бы ни хотели разлучить нас все твои подлые родственники! Собственно, разлучить нас хотел только Егор – но я чувствовала, что есть и еще что-то. Я и сейчас это чувствую, только не понимаю, не могу понять – что…

А время шло, очень медленно, но оно шло. Я вычеркивала дни в своем карманном календарике и с болью говорила себе: еще столько ждать! Чтобы убить время, чтобы сделать приятное тебе, когда ты вернешься, любимый, я загорелась идеей перепланировки вашей квартиры – и так славно, так легко и красиво у меня все придумывалось! Один раз, когда я заштриховывала квадрат, означавший нашу с мужем (с тобой!) спальню, над моим плечом склонилась тетя Тоня. «Ух, какая красота! – воскликнула она и взмахнула рукой, то ли от восторга, то ли для того, чтобы удержаться на ногах (она опять была пьяна!). – Это что же, как Алеша вернется – мы прямо во дворце жить-то будем!»

Я верю, она говорила искренне – но эти ее слова словно огрели меня, как дубиной, по голове! Глядя на толстую руку, державшую мой лист, на эти пальцы с облупленным кроваво-красным лаком и невычищенной грязью под ногтями, ощущая тошнотворный запах перегара и слыша бурчание этого необъятного живота, прижимавшегося в тот момент к моему плечу, – я почувствовала, что тетя Тоня никогда не впишется в тот маленький, красивый, уютный мирок, который я уже мысленно соорудила для нас с тобой – для себя и для тебя, Алеша! Она просто ничем не заслужила права туда попасть!

«Господи, почему она просто не умрет? Не отравится той гадостью, которую она покупает каждый день? Не попадет под машину – ведь, возвращаясь из магазина, она уже еле держится на ногах!» – думала я про себя с тоской. Я не верю, что хотя бы раз за все время твой жизни вместе с матерью, ты не подумал точно так же. Ведь правда? Эти мысли преследовали меня неотвязно, они занимали в моей голове гораздо больше места, чем думы о будущем ребенке.

Потому что – верь мне, милый, милый мой! – я хотела устроить все совсем не так, как вышло в конечном итоге не по моей вине! Я хотела подстроить несчастный случай. В одном магазине, на другом конце города, я купила две бутылки уксуса, две пол-литровые бутылки, точно такие же, в каких продается водка! Что если вечно пьяная Антонина перепутает тару, и вот – сколько таких случаев описано в газетах! – вместо своего любимого «горячительного» хватит полным горлом добрый глоток девяностопроцентной уксусной кислоты?..

Все должно было получиться именно так! И ты никогда, никогда не узнал бы о том, как я освободила тебя. Именно так – но я, конечно, понимала, что нельзя надеяться на случай. Поэтому, вернувшись тогда из института в свою будущую квартиру, я купила также и литровую бутыль водки. «Угощайтесь, тетя Тоня!» – сказала я, выставив бутылку прямо перед ней – она сидела за столом, тупо уставившись пустыми глазами в потрескавшуюся клеенку.

Литровая емкость опустела за какие-то час-полтора. Уронив голову на руки, твоя мать, Алеша, спала беспробудным сном – прямо на столе…

Я прошла в комнату и взяла уксус.

Никогда, никогда не думала я, что это будет так тяжело: запрокидывать Антонине голову, разжимать ей зубы – мне пришлось даже засунуть между ее зубами вилку, но она только исколола твоей матери язык и в конце концов сломалась… отчаявшись, я буквально втолкнула горлышко бутылки ей в рот, там что-то треснуло – зубы? стекло? – и стала вливать, вливать, вливать в нее резко пахнущую жидкость. Уксус выплескивался тете Тоне на лицо, грудь, шею; я сама уже почти не могла дышать от этого запаха, и ждала, что вот-вот все закончится – как вдруг она открыла глаза и уставилась прямо на меня!