Виктория Платова - 8–9–8

— Наверняка. Я могу собрать для вас информацию.

— Это было бы замечательно…

То, что они видят, подойдя к ковровой лавке брата Марии, совсем не замечательно. Узкая улица перед ней запружена народом, над толпой возвышаются полицейская машина и ambulancia,[22] вход в лавку огорожен лентами.

— Что там случилось? — обеспокоенно спрашивает Мария.

— Не знаю.

— Это ведь дом тридцать шесть? Это магазин брата?

— Не думаю. По-моему, дом тридцать шесть — чуть дальше.

Лучше уж сказать неправду, временно ввести в заблуждение прекрасную беглянку из Марокко: и полицейский фургон, и ambulancia не приезжают просто так, а уж тем более — вместе. Совершенно очевидно — произошло нечто экстраординарное, может быть — непоправимое, и это как-то связано с братом Марии. Он не встретил ее в аэропорту, хотя должен был встретить, в его магазин не пройти, вход охраняется полицейским, то тут, то там мелькают люди в штатском…

— Давайте сделаем так, Мария. Вы стойте здесь и никуда не уходите. А я узнаю, что произошло, сразу же вернусь за вами и мы пойдем дальше.

— К брату?

— К брату, да.

Вклинившись в толпу, побродив по ней несколько минут и прислушавшись к разговорам, Габриель приходит к неутешительному выводу: брата Марии больше нет в живых, потому что сегодня ночью в лавке, торгующей коврами, произошло убийство. Тело хозяина — марокканца — нашла жена, обеспокоенная тем, что муж не пришел ночевать. Она открыла входную дверь и обнаружила мужа с простреленной грудью,

как вариант — с простреленной головой

как вариант — с отрезанной головой

как вариант — кишки были выпущены наружу и обмотаны вокруг торса.

Убитый был завернут в ковер,

как вариант — покрыт ковром

как вариант — забросан коврами

как вариант — в распоротый живот был воткнут государственный флаг Марокко.

На остальную дребедень еще о трех трупах и бойне на почве газавата внимания можно не обращать. С трудом протиснувшись ко входу, Габриель становится свидетелем того, как из помещения выносят носилки с телом, упакованным в пластиковый мешок. Следом за ним штатские выводят женщину лет тридцати, простоволосую, с заплаканным лицом. Должно быть, это и есть жена брата Марии. Невестка, которая терпеть не может родственников мужа.

Габриель провожает процессию взглядом и возвращается к Марии, терпеливо ожидающей его на противоположной стороне улицы, наискосок от толпы. Она держит в руках кувшин, и Габриеля почему-то страшно заботит этот проклятый кувшин. Нельзя допустить, чтобы он разбился, а он обязательно разобьется, если Габриель скажет Марии о произошедшем. О трупе, завернутом в ковер. Мария вскрикнет от ужаса, интуитивно разожмет руки, чтобы поднести их к лицу — и все, кувшина нет.

— Что там произошло? — спрашивает Мария.

— Я толком не понял, — принимается юлить Габриель, не спуская глаз с кувшина. — Кажется, произошел несчастный случай…

— Несчастный случай?

— Или преступление. Возможно, убийство. Такое иногда случается.

— Я знаю, — Мария старательно выговаривает слова. — Я однажды оказалась свидетельницей убийства. У меня даже брали показания.

Стать свидетелем убийства намного более волнующее событие, чем увидеть американского актера Ричарда Гира и не рискнуть попросить у него автограф, сколько же еще интересного Габриелю предстоит узнать о Марии!..

— Вы обязательно расскажете мне об этом, правда, Мария?

— Обязательно расскажу. — Девушка делает слабую попытку улыбнуться. — Тот человек, с которым это произошло… Несчастный случай или убийство… Тот человек — мой брат?

— С чего вы взяли?

Вместо того чтобы выронить кувшин, Мария сжимает его все крепче, даже костяшки пальцев побелели.

— Это ведь дом тридцать шесть, номер виден и отсюда. И не говорите мне, что мы снова вышли не на ту улицу.

— Я хотел…

— И потом. Там была жена брата, я ее сразу узнала. Только на фотографии она была чуть-чуть моложе. Что говорят люди?

— Ну… Что произошло убийство и погиб… погиб владелец магазина. — Габриель опускает невероятные подробности со вспоротым животом и государственным флагом.

— Погиб… Вот почему он меня не встретил.

— Говорят еще, что в этом может быть замешана политика… религиозные распри.

— Это просто бессмыслица. — Мария проявляет удивительное для восточной женщины самообладание, она не кричит в голос и не рвет на себе волосы, прядь за прядью. — Мой брат никогда не интересовался политикой. И он был вполне светским человеком. Я знаю, вы, христиане, только и думаете о том, что мы — из соображений веры — готовы сначала перерезать горло вам, а потом — друг другу… Это не так.

— Конечно, не так. А вы интересуетесь политикой? —

совершенно непонятно, зачем Габриель спросил об этом, но он страстно хочет услышать «нет». Как будто именно от этого зависят его дальнейшие отношения с Марией.

— Я женщина. Зачем же мне политика?

О, радость! Несмотря на трагический фон, на котором происходит знакомство. И все же Габриель не должен выказывать радости, наоборот, он просто обязан проявить максимум сдержанности и сочувствия. Предложить свою помощь, ведь у Марии точеная фигурка (и без излишней худобы, так свойственной франко-немецкой Ульрике). У нее тонкая талия и прекрасная, налитая попка — бог мой, что это за попка!.. Строгое платье, что надето на Марии, обладает удивительным свойством: вместо того чтобы скрывать все прелести марокканки, оно лишь подчеркивает их. А если расстегнуть мелкие пуговицы на вороте, одну за другой, то можно добраться до груди — соски Марии наверняка крупные. И не розового, как у Ульрики, а темно-коричневого цвета. При таком количестве плюсов неземная красота лица не так уж важна, но и здесь Мария не подкачала. Невысокий лоб уравновешивается изящной линией скул и подбородка, губы и ноздри аккуратно вырезаны и напоминают вензеля на королевском фарфоре, а глаза… О восточных глазах написаны тысячи строк, и Габриелю ничего не остается, как присоединиться к хору славословия в их честь.

— …он потому и уехал сюда. Думал, что обретет здесь покой. Вы слушаете меня?

— Что? Да… Конечно, слушаю. Да…

— У нас были сложные отношения. Он почти забыл о своей семье в Касабланке. О нашей семье. И не хотел, чтобы я приезжала. Как будто я могла чем-то навредить ему, поставить в неловкое положение. Как будто я дикарка… А я, между прочим, закончила компьютерные курсы. И курсы по делопроизводству.

— И по маркетингу, — добавляет Габриель.

— Именно.

— Странно, что он не заметил вас. Прошел мимо.

— Кто? — Мария с удивлением смотрит на Габриеля.

— Тот американский актер, с которым вы встретились на центральной улице. Ричард Гир.

— Почему же странно?

— Вы такая красивая. Не заметить вас невозможно. — Сейчас не самое подходящее время для флирта, но удержаться Габриель не в состоянии. — Я бы точно не прошел мимо.

— А вы и не прошли. Ведь так?..

Все это могла бы сказать раскованная европейка, а никак не марокканка, только что оторвавшаяся от родины, но кто их знает, этих марокканок? Тем более закончивших компьютерные курсы и мечтающих ухаживать за лошадьми. Или все дело в двух годах, которые Мария отдала онкологическому центру, уколам, капельницам и катетерам? Она видела много страданий и размышляла о быстротечности жизни и о том, что нужно ценить каждую минуту. И каждого человека, встретившегося на пути.

Если Габриель прав насчет онкологического центра, то это все объясняет.

И что там у нее в кувшине?..

— Я должна пойти туда, — решительно заявляет Мария. — Поговорить с полицейскими. Поговорить с женой брата. Поддержать ее.

— Вы думаете, ей нужна ваша поддержка? Вы же сами говорили — она вас не жалует.

— В такую минуту родственникам лучше держаться Вместе. А она — наша родственница, как ни крути.

Сколько лет Марии? Скорее всего, она — ровесница Габриеля и ей никак не может быть больше двадцати, плюс-минус пара лет. Но ведет она себя, как взрослая, умудренная жизнью женщина, которая привыкла принимать молниеносные решения и полагаться только на собственные силы.

— Я отправляюсь с вами, Мария…

— Нет-нет… Будет лучше, если вы останетесь.

Мария вручает Габриелю кувшин и ногой пододвигает чемоданчик. Ну вот, не успели они толком познакомиться, как роли оказались распределенными. И Габриель снова не принадлежит себе, и его временем снова распоряжается кто-то другой. Остается надеяться, что только временем.

…Мария появляется спустя два часа и не одна — а в обществе той самой тридцатилетней женщины, жены брата. Габриель видел ее заплаканной, теперь она больше не плачет, и — самое невероятное — крепко держится за руку Марии.