Опасная встреча - Эрнст Юнгер

href="ch2.xhtml#id70">[67] Дойцский полк не сражался, но Гольдхаммеру повезло: прибыв по поручению, он получил возможность во время знаменитой атаки скакать вместе со всеми – воспоминание превосходило все остальные, в том числе первую любовь, оказавшуюся несчастной.

«Желать можно только одного: чтобы я тогда погиб – либо меня, как Маре, сняли с лошади выстрелом, либо проткнули копьем, как столь многих вокруг. – Он подлил вина и вздохнул. – Странно, что я со своими идеалами все время думаю о смерти, будто она до сих пор их сублимирует. Как раз моя любовь к Доротее сделала идеалы недостижимыми, украла их у меня. Но и не сознавая этого, я думал о смерти. Видимо, будет еще хуже; кстати, мое понятие суверенного включает самоубийство. В конце концов оно тоже суверенно, человеческая монополия наряду со слезами и смехом».

Он долил себе вина и рассмеялся: «Хорош кирасир! Да я классический неудачник. И совершенно не способен воспользоваться своей суверенностью, слишком труслив даже для того, чтобы перейти улицу. У меня на лбу все написано. Лакей собственных мыслей, за которыми нет ни веры, ни правды. Такие, как я, выплакиваются на плече у девиц легкого поведения».

Раньше у него была отличная память; в своем эскадроне он каждого знал по имени. Теперь имена и даты путались; листая воспоминания, он ошибался страницами. Маре, тоже из кирасиров Дойца, пал не при Марс-ла-Тур, а только зимой, под Сапиньи. А ведь Гольдхаммер довольно часто подпевал:

Января четвертый день

Выпадает каждый день.[68]

Тогдашнее поручение состояло в том, чтобы передать сообщение Шварцкоппену, и он произвел на командира дивизии хорошее впечатление, о чем, беря ротмистра на службу, напомнил сын Шварцкоппена, нынешний его командир. Но о протекции речи не было. Помощник с военным и юридическим опытом на должности военного атташе стал почти счастливой случайностью. Однако в самом начале Гольдхаммер, увы, провалил одно весьма щекотливое задание. Со временем ему поручали все меньше дел. Теперь он сидел в приемной и вырезал статьи из газет. Если посетитель терялся, ротмистру полагалось указать ему нужную дверь и доложить. По сути, он оказался кем-то чуть повыше привратника. Правда, и на это Гольдхаммера уже не хватало. Ординарцы и те едва его замечали.

Пора подсветить и третью личность в Гольдхаммере: его высокочувствительную и сентиментальную природу, где и надлежало искать причину пьянства. Он стал неудачником именно потому, что слишком всерьез принимал то, до чего дорос физически и духовно.

Впечатлительность этого железного рыцаря была в самом деле чрезвычайна. Ее симптомы заинтересовали врачей – так, у Штекеля[69] описан любопытный случай, рассказанный ему о пациенте Гольдхаммере боннскими коллегами.

Встреча с Доротеей стала «Voyage autour de ma chambre»[70],[71] – романом, действие которого происходило только в воображении Гольдхаммера. Его кульминацией явилось расстройство – немота, неспособность говорить, продолжавшаяся почти месяц. Такое может быть следствием сильных душевных переживаний, на что указывают выражения вроде «у меня нет слов» или «я потерял дар речи». Необычайной здесь оказалась продолжительность; психиатры даже начали опасаться, что болезнь неизлечима. Они поняли чисто душевную ее природу; поведением больной напоминал птицу, которая прыгает и летает, как все остальные, но больше не поет.

Третья личность Гольдхаммера, а именно сентиментальная, вероятно, объясняет, почему Герхард выбрал секундантом именно его. Ротмистр относился к тем немногим, кого Герхард действительно заметил и помнил не только по званию и имени. Гольдхаммер тоже сразу проникся к юноше симпатией – наверно, почуял что-то родное: чувство, что не принадлежишь обществу, хотя состоишь его членом. Одного считали неполноценным умственно, другого – нравственно, но обоих терпели. Они открыли друг друга, почти как двое праздношатающихся гуляк, и их часто видели вместе, хоть разговаривали они немного.

Герхард чувствовал хорошее отношение к себе друга – хотя именовать его так он не осмеливался. Потому и назвал Моклеру имя Гольдхаммера. Однако более неудачного выбора, чем ротмистр, юноша сделать не мог.

33

Генрих не первый раз осторожно открывал дверь; ротмистр спал сегодня еще дольше обычного, на службу он последние несколько дней вообще не ходил.

Пожалуй, «сон» не совсем точное слово; скорее постоянно прерываемая дремота. Уже просыпаясь, Гольдхаммер испытывал потребность в коньяке; бутылка, к которой он прикладывался и днем, стояла возле кровати на ночном столике. Почту хозяин часто не открывал по нескольку дней, зато листал книги и газеты, бросая их затем на пол. Бывало, садился за пианино и играл марши или такое, что Генриху совсем не нравилось, а иногда и вовсе какофонию, будто на клавиши сыпался град.

Генриха огорчал растущий беспорядок. Хозяин жил скорее как студент или цыган, не как солдат. Ординарцы, которых посылали за атташе, возвращались, разводя руками. Дела обстояли скверно; все это наверняка кончится плохо, но как именно – верная душа не могла себе представить. Для Генриха ротмистр обладал некой неприкосновенностью. Он носил титул барона, и хоть на йоту лишать его подобающего почтения слуге не пристало. Генрих любил ротмистра. Он скакал с ним под Марс-ла-Тур, прикрывая слева. Оба носили Железный крест, Генрих – на ленте, ротмистр – на груди.

Теперь хозяин хворал, и Генрих страдал вместе с ним, как будто хворал сам – неопределенная и труднообъяснимая мука, как бывает при многих болезнях. Кто же знал причину? Генрих не говорил «Господин пьет», но «Ему неможется», а отсылая ординарцев, не «Он в постели», а «У него дела в городе».

Когда Генрих вошел и доложил о визите, Гольдхаммер аж подскочил. Ему и так уже мешал разговор.

– Там незнакомый офицер непременно хочет поговорить с господином ротмистром.

– Пошли его к черту и оставь меня в покое!

– Он флотский, говорит, ему необходимо обсудить дело чести. Говорит, срочно, его послал господин цум Буше. Он ждет в прихожей.

«Дело чести» – даже в запущенном состоянии, в каком находился Гольдхаммер, это подействовало так, будто его схватили за портупею. Имя друга доделало остальное. Правда, при чем тут Герхард, для ротмистра оставалось загадкой. Может, нужен только совет – в любом случае юношу он не разочарует. Гольдхаммер встал:

– Хайнц, раздвинь гардины и проводи господина в салон. Скажи, я прошу минуту терпения.

Гольдхаммер схватился за бутылку коньяка, но поставил ее обратно. «Вообще хорошо бы побриться – ладно, сошлюсь на болезнь. По крайней мере выйду в форме».

Он надел тужурку, брюки, сапоги и прошел в салон, где его ждал Моклер, который меж тем, хоть уже несколько лет был в отставке, сменил охотничью куртку на форму. Здороваясь с офицером, Гольдхаммер вспомнил,