Дик Фрэнсис - Миллионы Стрэттон-парка

— Лживые близнецы, — сказал Дарт.

— Может быть.

Я попытался представить себе увальня Дарта с намечающимся брюшком, редеющими волосами, с его ироническим складом ума и склонностью к лени, замышляющим что-нибудь вроде того, чтобы злодейски пустить на воздух трибуны ипподрома. Невозможно. Но вот одолжить машину? Одолжить машину не специально, а так, вообще, — да, безусловно. Одолжить ее, зная заранее, что ею воспользуются в преступных целях? Надеюсь, нет. Но вместе с тем он готов был позволить мне открыть шкаф в кабинете отца. Сам привез меня туда и подбивал к любым незаконным действиям. А когда я отказался, ему стало все равно.

Совершенно смещенное представление о добре и зле — или непреодолимое отчуждение, которое он обычно глубоко прятал в себе?

Мне Дарт нравился, он всегда поднимал настроение. Из всех Стрэттонов он больше всего походил на нормального человека. Больше всего, можно сказать, напоминал розу в зарослях крапивы.

Как можно беспечнее я спросил его:

— А где сегодня ваша сестра Ребекка? Мне казалось, что она должна быть здесь и буквально мурлыкать от радости.

— Она скачет сегодня в Таусестере, — коротко сказал он. — Я видел в газете. Нечего говорить, она на седьмом небе, что рухнули трибуны, но я с ней не разговаривал со среды. Думаю, она говорила с отцом. В понедельник здесь она скачет на одной из его лошадей. У нее есть шансы выиграть, поэтому вряд ли она захотела бы поставить эти скачки под угрозу, натащив сюда гору динамита, если вы это имеете в виду.

— Где она живет?

— В Ламбурне. Миль десять отсюда.

— Лошадиный край.

— Она живет и дышит лошадьми. Совсем свихнулась.

Я жил и дышал строительством. Я получал истинное удовлетворение, накладывая кирпич на кирпич, камень на камень — возвращая к жизни умершие вещи. Мне была понятна такая целенаправленная, всепоглощающая устремленность. Без этого в нашем мире мало что происходит, к добру или ко злу.

С той стороны трибун, которая смотрела на скаковую дорожку, нахлынули остальные Стрэттоны, с ними пришел конрадовский архитектор.

Полицейские с экспертом-взрывником внимательно изучали края булыжника. Усатый представитель местных властей чесал в затылке.

Роджер подошел к машине Дарта и спросил, где мы были.

— Кормили детей, — ответил я.

— А! Так вот, достопочтенная Марджори хочет вас свежевать. Э… — И при виде Дарта продолжил более благопристойно: — Миссис Биншем хочет видеть вас в моем кабинете.

Я кое-как выбрался из машины на асфальт и заковылял в направлении его конторы. Роджер шел рядом.

— Не дайте ей съесть вас, — сказал он.

— Нет. Не беспокойтесь. Вы случайно не знаете фамилию того архитектора?

— Что?

— Конрадовского архитектора?

— Это Уилсон Ярроу. Конрад зовет его Ярроу.

— Спасибо.

Я внезапно остановился. Роджер удивился:

— Что случилось? Стало хуже?

— Нет, — я посмотрел на него отсутствующим взглядом, отчего он еще больше испугался, и спросил: — Вы говорили кому-нибудь из Стрэттонов, что я архитектор?

Он озадаченно посмотрел на меня.

— Только Дарту. Да вы сами ему сказали, помните? А что такое? Какое это имеет значение?

— Не говорите им. — Я развернулся на сто восемьдесят градусов к Дарту, который только что вылез из машины и догонял нас.

— Что случилось? — спросил он.

— Ничего особенного. Послушайте… вы случайно не обмолвились кому-нибудь из родственников, что я дипломированный архитектор?

Он задумался, наморщив лоб. Роджер присоединился к нам совершенно растерянный.

— Что это значит? — спросил он.

— Да, — повторил за ним Дарт. — Что это значит?

— Я не хочу, чтобы об этом знал Конрад.

Роджер возразил:

— Но, Ли, с какой стати?

— Этот человек, которого он притащил сюда, Уилсон Ярроу… Мы с ним учились в одном колледже. Там что-то было с ним…

Я изо всех сил старался вспомнить, что именно.

— И что же такое могло быть с ним? — спросил Роджер.

— В том-то и беда, я никак не могу вспомнить. Но без труда узнаю. Но лучше, чтобы он об этом и не подозревал.

— Вы подразумеваете, — заключил Дарт, — что он подорвал трибуны ради того, чтобы получить заказ на строительство новых?

— Боже, — произнес Роджер, — как вы торопитесь с выводами.

— Так думает Кит. Он так сказал.

— Думаю, они знают, что вы строитель, — задумчиво сказал мне Роджер, — и, если быть честным, сейчас вы им и выглядите.

Я взглянул на свою свободную рубашку в клетку и застиранные с пузырями на коленях джинсы и не мог не согласиться со справедливостью его слов.

— А он не узнает вас, — спросил Роджер, — если вы учились в одном колледже?

— Нет. Я года на три был младше, к тому же не очень на виду. Он же прослыл талантливым. Можно сказать, мы были в разных измерениях. Мы даже ни разу не говорили друг с другом, мне так кажется. Небожители, подобные ему, были слишком заняты собой и своими проблемами, чтобы запоминать лица и фамилии мелочи с младших курсов. К тому же это было не на прошлой неделе, а семнадцать лет назад, как я поступил туда.

Когда встречаются два архитектора, первым делом задается вопрос: «Где вы учились?» Ответ дает вполне определенное представление о том, с кем ты имеешь дело.

Изучавший архитектуру в Кембридже, например, скорее всего склонен к осторожному консерватизму, учившийся в Бате предпочитает структуру красоте, слушавший курс в Макинтоше в Глазго наверняка является приверженцем шотландского стиля. Незнакомого человека понимали, потому что с ним объединяет общее прошлое.

Архитектурная ассоциация, альма-матер и Ярроу, и моя, имела тенденцию выпускать ультрамодернистов-новаторов, смотревших в будущее и строивших подавляющие людей здания из стекла. Здесь царил дух Корбюзье, несмотря даже на то, что сама школа физически находилась на Бедфорд-сквере в Лондоне в изумительно пропорциональном георгианском особняке с колоннами, вид которого противоречил витавшему внутри лекционному духу.

Всегда сверкавшие ярким светом на фоне погрузившейся в ночную тьму площади окна школьной библиотеки славили обладание знанием, и если у самодовольных студенческих звезд вдруг проявлялась известная надменность или заносчивость, то ее можно было списать за счет отличного образования и всесторонности преподавания.

Ассоциация стояла почти за рамками государственной системы образования, что выражалось в незначительном количестве стипендий для студентов, из чего, в свою очередь, вытекало преобладание платных студентов. Контингент год за годом изменялся от англичан с богемными наклонностями к отпрыскам богатых греков, нигерийцев, американцев, иранцев и гонконгских китайцев, и я считаю, что это пестрое смешение многому меня научило и дало мне много друзей.

Что касается меня, то я прошел изнуряющую школу, преимущественно практическую, но подчас и метафизическую под знаком технологии Ле Корбюзье и тяготения к классике, и никогда я не буду почитаться под сводами залов, где меня выпестовали: восстановление руин не оставляет после себя монумента в памяти потомков.

Дарт с любопытством поинтересовался:

— У вас есть какая-то степень, ну, аббревиатура, какую указывают после своей фамилии?

Я сказал:

— Да, есть. ДАА. Это означает Диплом Архитектурной Ассоциации. Для внешнего мира, для непосвященных, как правило, это ничего не значит, но для других архитекторов, и для Ярроу, это говорит о многом.

— Звучит как Общество Анонимных Алкоголиков, — произнес Дарт.

Роджер рассмеялся.

— Никому не повторяйте этой шутки, — взмолился я, и Дарт сказал, что подумает.

К нам подошел Марк, шофер Марджори, и с укором сказал, что я заставляю миссис Биншем ждать. Она сидит в кабинете Роджера, притопывая ногой.

— Скажите, что я сейчас буду, — сказал я, и Марк с этим отправился назад.

— Этот мужественный человек заслуживает Креста Виктории, — ухмыльнулся Дарт, — за выдающуюся доблесть, проявленную в тяжелых условиях.

Я двинулся следом за Марком.

— И вы тоже! — крикнул Дарт.

Сидевшая с прямой, как палка, спиной, Марджори и в самом деле была недовольна, но вовсе ни Марком и ни мной. Шоферу было сказано пойти прогуляться. Мне кивком указали на стул.

— Я лучше постою.

— Ах да, совсем забыла. — Она бросила быстрый взгляд на мои рубашку с джинсами, словно раздумывая, как ко мне следует обращаться в столь демократическом наряде.

— Насколько мне известно, вы по профессии строитель, — начала она.

— Да.

— Так вот, как строитель, теперь, когда вы достаточно хорошо ознакомились с ущербом, нанесенным трибунам, что вы можете сказать?

— По поводу того, чтобы все восстановить, как было?

— Конечно.

— Насколько я понимаю, вы хотите именно этого, а я, откровенно говоря, думаю, что это было бы ошибкой.