Пропасть - Роберт Харрис

его лицо до цвета красного мрамора. У Китченера были длинные темные усы, а голубые глаза необычайно яркого оттенка из-за давнего ранения утратили подвижность, придавая ему легкое сходство с гипнотизером. Он был убежденным холостяком. «Неудивительно, что публика души в нем не чает», – подумал премьер-министр, и в голове у него начала складываться идея.

– Когда вы возвращаетесь в Египет?

– В понедельник.

– А вы не могли бы отложить отъезд?

– К сожалению, это невозможно.

Будь это кто-нибудь другой, премьер-министр просто приказал бы послу остаться, а так он лишь мягко попросил:

– Не могли бы вы сообщать в мой офис о своих передвижениях в ближайшие дни на случай, если нам потребуется с вами связаться?

Премьер-министр в задумчивости прошелся по гравию Плац-парада конной гвардии к дому десять и обнаружил, что его дожидается послание от короля с просьбой о срочной встрече. У него не было свободного времени, но и отказаться не представлялось возможным. Он взял с собой Бонги. Хорвуд медленно провез их сквозь толпу, собравшуюся на Даунинг-стрит и у Букингемского дворца. Они остановились во внутреннем дворе. Личного секретаря он оставил внизу, а сам поднялся в королевскую гостиную. Георг V был грубым, неотесанным человеком, не отягощенным интеллектом, в чью голову за всю жизнь не пришло ни одной оригинальной мысли. Премьер-министр любил повторять: «Если ему понадобится узнать, о чем думают простые люди в лондонской подземке, он пойдет к королю и поговорит с ним».

– Хорошо, что вы пришли, премьер-министр. Я только что получил довольно тревожную личную телеграмму от кайзера. Что вы на это скажете?

Телеграмма была на английском («Дорогой Джорджи… твой Вилли») с жалобой на их общего кузена, русского царя Ники, коварно объявившего мобилизацию, в то время как «обсуждение» еще не закончено. Германский император писал в мрачной, высокопарной и раздраженной манере: он этого не потерпит, в эту игру можно играть вдвоем, теперь начнется война и весь мир увидит, что это не его вина. Джорджи, Вилли, Ники… Премьер-министр мысленно представил себе троих мальчиков в строгих придворных нарядах, играющих в солдатики в огромной дворцовой детской.

– Это и в самом деле звучит зловеще, – согласился он.

– Странный человек этот кайзер. Мой отец терпеть его не мог. Разумеется, это личное сообщение, но я решил, что вам следует его прочитать. Если желаете, чтобы я ответил, то, может быть, вы подготовите для меня черновик?

– С великим удовольствием, сэр. Но, с вашего позволения, я должен поставить в известность министра иностранных дел.

Премьер-министр украдкой посмотрел на часы. Уже почти четыре. Через час ему нужно выступить в парламенте с докладом о текущем положении. Он попросил извинить его, с поклоном вышел из гостиной, быстро прошел по красной ковровой дорожке, спустился по парадной лестнице мимо портретов маслом, изображающих ганноверских Георгов, напыщенных мужчин в париках, немцев, разумеется, и сел в машину. Пять минут спустя он уже входил в Вестминстерский дворец.

Не успел премьер-министр расположиться в кабинете при палате общин, как появился Уильям Тиррелл, личный секретарь Грея, с заявлением канцлера Германии, пятнадцатью минутами ранее доставленным в министерство бароном Шубертом из германского посольства. Утирая пот, барон настаивал на том, чтобы остаться и зачитать сообщение вслух: «Россия мобилизовала армию и флот, поэтому Германия объявляет военное положение, и, если русская мобилизация не прекратится в ближайшие двенадцать часов, Германия начнет ответную мобилизацию».

Премьер-министр выдержал удар без эмоций.

– Вот, значит, и все.

– Похоже на то.

В пять часов он вошел в палату общин и встал перед курьерским ящиком[19]. Гул голосов затих.

– Мы только что услышали не из Петербурга, а из Германии, что Россия объявила общую мобилизацию армии и флота. – Волна голосов поднялась, затем опала, когда он поднял руку, чтобы успокоить ее. – В сложившейся ситуации я бы предпочел не отвечать ни на какие вопросы до следующего понедельника.

Он прошел за кресло спикера, слыша поднявшийся за спиной ропот. В понедельник? Но ведь в понедельник августовские банковские каникулы![20]

В половине шестого он набросал записку Венеции.

Дела обстоят хуже некуда, и меня очень пугает завтрашний день. Я отправлю тебе телеграмму утром. Если я приеду, то тем поездом, кот. приходит в Холихед в 18:45. А если не смогу, то напиши мне, милая, одари меня своей любовью и расскажи о своих планах. Я должен увидеть тебя. С нежнейшей любовью.

Он опустил письмо в почтовый ящик по дороге к дому десять, где его поджидали Ллойд Джордж, Монтегю и весь совет директоров Английского банка. Прежде смотревшие на политиков с олимпийским презрением, они теперь имели бледный вид и были похожи на потерявшихся, испуганных школьников. Доверие клиентов к Сити испарилось. Перед банками образовались длинные очереди. В первый раз со времен Наполеоновских войн им пришлось остановить обмен золота на бумажные деньги. Они уже удвоили процентную ставку с четырех до восьми. И предлагали завтра поднять снова. Теперь уже до десяти. Вся финансовая система оказалась на грани краха.

Премьер-министр, бывший канцлер Казначейства, старался излучать спокойствие, которого вовсе не испытывал.

– Все встанет на свои места, как только ситуация прояснится. Экономика была устойчивой на прошлой неделе и будет такой же на следующей. Вы приняли правильные меры, джентльмены. Мы должны пережить эту бурю.

Когда они ушли, он поднялся с Монтегю наверх, рухнул в первое попавшееся кресло и попросил налить им обоим бренди. «Какая уж тут экономика, если не с кем будет торговать?» – подумал он.

В тот вечер официального обеда не было. Марго просто устроила в столовой фуршет. Гости появлялись, обслуживали себя сами и рассаживались небольшими группами, тихо переговариваясь между собой. Пришли Уинстон и Грей. Бонги и Драммонд принесли свежие телеграммы. Потом премьер-министр не мог припомнить всех, кто присутствовал. Он выпил еще несколько бокалов бренди и обрадовался компании Монтегю. Какой преданный друг! И Венеции он нравится. Нужно будет в ближайшем будущем ввести его в кабинет министров на какую-нибудь младшую должность.

– Я рассчитываю завтра навестить Венецию, – сказал премьер-министр.

– Не знал, что она в Лондоне.

– А ее здесь и нет. Она все еще в Пенросе. Есть очень удобный поезд, – заметив удивление на лице Монтегю, пробормотал он. – Я успею вернуться в воскресенье вечером.

Он понял, что наговорил лишнего, и переменил тему.

В полночь Монтегю попрощался и отправился домой. Большинство гостей тоже разошлось. Марго легла спать. Но он чувствовал себя совершенно бодрым, возбужденным, как будто сошел с трибуны после произнесенной речи. В половине первого из дверей Министерства иностранных дел показался Тиррелл, пересек дорогу и