Осторожный убийца - Чейз Джеймс Хедли

— Да, сэр.

Я повернулся кругом, решительно направился к двери, открыл ее и вышел. Спустившись в ресторан, позавтракал, и все время, пока я старательно уплетал рулеты с маслом и мармеладом, недоумение не покидало меня.

Блефовал ли он в надежде, что я стану возражать и дам ему повод загнать меня под арест, или и впрямь забыл, где был вчера вечером? Если забыл, значит, он действительно серьезно болен, и я опять вспомнил, что лейтенант Ролинс сказал: у него был отпуск по болезни. Если забыл, значит, генерал в очень плохом состоянии. С такой памятью он мог бы посещать собор, Баптистерий и капеллу Медичи до самого конца своей жизни, пока его там и не похоронят! Многие из парней, прошедших войну, теряли рассудок. Такую психическую травму, полученную в ходе сражений, называют контузией или чем-то в этом роде. Некоторые из них в прямом смысле свихнулись. Я встречал таких ребят и мог наблюдать то, что с ними творилось. Может быть, генерал тоже малость свихнулся?

Я решил понаблюдать за ним пару дней, а потом, если он будет поступать так же странно, позвонить майору Кею и спросить его, как лучше действовать.

Это была разумная мысль, но все же мне хотелось, чтобы я оказался не прав и звонить никуда не потребовалось бы! С другой стороны, мне вовсе не улыбалось снова попасть в тиски его рук, как это случилось накануне. И рисковать своей шеей мне тоже не хотелось: вовсе небезопасно для сержанта звонить майору и докладывать, что их генерал свихнулся!

Когда ровно в девять я вышел из бара, генерал уже стоял у конторки портье.

— Отправляемся в кафедральный собор, — сказал он. — Швейцар в холле сказал мне, что это место необходимо осмотреть. Вы должны были это знать, сержант.

— Да, сэр.

Генерал вышел из отеля и осмотрел автомобиль. Мазнул носовым платком по распределителю зажигания. За полчаса до этого я собственным платком прошелся по каждой трубке, по каждому проводку, по каждому соединению и знал, что при всем желании он не смог бы найти ни единого пятнышка масла. И он не нашел.

Он проверил все внутри машины и, не сумев найти никакого повода для выражения неудовольствия, занял, наконец, свое место.

Я подвез генерала к кафедральному собору.

Все было повторением вчерашнего. Он опять обследовал каждый дюйм собора. Он стоял и смотрел на микеланджеловскую «Пьету» так, будто видел ее впервые, и снова слушал ее историю. Снова с восхищением рассмотрел все детали бронзовых дверей Баптистерия, восторгаясь работой Гиберти; побывали в капелле Медичи, и я снова рассказывал историю этой семьи, пока он совершенно так же, как и накануне вечером, сидел перед работой Микеланджело «Ночь и день».

Казалось, он пропитывался информацией с тем же фанатичным интересом, что и вчера, но я теперь не был таким увлеченным дураком. Он даже купил те же открытки с теми же видами.

Мы вернулись в отель к ленчу.

— Какие планы на сегодняшний вечер? — спросил он, когда выходил из машины.

— Если вас интересуют картины, то предлагаю галерею Уффици, там выставка шедевров крупнейших итальянских художников.

— Я интересуюсь картинами, — сказал он. — А вы много знаете об этих картинах, сержант?

— Не очень, но все же несколько интересных историй знаю, сэр. Если же вам нужны будут подробности, то можно взять гида.

— Я не хочу подробностей. Должен заметить, что вы сами должны рассказать мне обо всем. В четырнадцать ноль-ноль.

Несколько раз я испытывал искушение позвонить майору Кею, но сдержался и не сделал этого. Я решил понаблюдать, что будет дальше. Если его поведение будет таким же странным, я позвоню майору утром.

После ленча мы отправились в галерею Уффици.

Я был рад тому, что перед войной проводил в галерее по многу часов в день. Оказалось, что я помнил многое, и мои знания сослужили мне хорошую службу. Генерала интересовали и подробности жизни художников, и как они смешивают краски, и даже замыслы Боттичелли после создания им «Весны». Он опять задавал массу вопросов.

В отель мы вернулись около шести часов. Он купил пачку открыток тех шедевров, которые ему особенно понравились, и приказал мне подняться к нему в номер и просмотреть их вместе с ним. Я еще раз рассказывал о каждом живописце, а он записывал сказанное на обороте открыток. Мы занимались рассматриванием открыток до половины восьмого.

— Закончим это завтра, — сказал он, откладывая открытки. — Сегодня я доволен вами, сержант. Вы хороший гид. Хотел бы я знать столько, сколько вы знаете о художниках. Искусство всегда меня интересовало.

Я посоветовал ему прочесть книгу Вазари «Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих», и он сделал соответствующую отметку в своей книжке.

— Идите обедайте. Что у нас сегодня на вечер?

— Все, что прикажете, сэр.

— А, — он равнодушно посмотрел на меня, — не скажете, есть ли здесь что-нибудь с голыми ножками? Забавно было бы расслабиться.

— Есть одно место, сэр, но оно не очень респектабельно.

— Я рискну. Мне надо отвлечься, сержант. Нельзя же заниматься книжками день и ночь. Так что займемся шоу с ножками!

Сердце у меня упало.

— Да, сэр.

— Ровно в двадцать один ноль-ноль, сержант.

— Да, сэр.

Я представил себе пять часов ожидания в машине.

Когда мы встретились в девять часов, у меня в боковом кармане были полпинты шотландского виски и роман в мягкой обложке. Уж сегодня-то я не буду, как пень, сидеть пять часов в машине, изнывая от скуки, ну и, кроме того, мне есть о чем подумать.

Я отвез генерала в то же самое казино, что и вчера.

— Подождите меня, я здесь долго не задержусь. Но на этот раз я уже не был дураком, а потому немедленно и с удобствами расположился в салоне с книгой в одной руке и скотчем в другой. И забыл о нем.

Около одиннадцати я случайно оглянулся и увидел, что он стоит у дверей казино и пялится на меня. В одно мгновение я подогнал машину и остановил перед ним.

— Какого черта вы мечтаете, когда должны ждать меня?! — заорал он низким взбешенным голосом. — Я научу вас бодрствовать! Вы лишитесь ваших сержантских нашивок, и я прослежу, чтобы вы не получили следующего звания!

— Да, сэр, — ответил я, вытянувшись по стойке «смирно».

Он влез в машину.

— Поезжайте до конца улицы и там остановитесь.

Он был пьян, но не так сильно, как накануне. Я доехал до конца улицы и остановился.

— Подождите. Мы молчали.

Молчали, может быть, минут десять, когда я услышал шаги на тротуаре.

— Откройте дверцу, — приказал генерал.

Я вышел.

По улице, по направлению к нашей машине, шла высокая светловолосая девушка в меховом пальто и туфлях на высоченных каблуках.

Ей было не более двадцати двух — двадцати трех лет, но по одежде и манерам ей можно было дать около тридцати лет. У нее были большие холодные глаза, и даже яркая, грубо наложенная помада не скрывала алчность и жесткость ее натуры.

Она остановилась возле машины. Я открыл дверцу.

Когда она садилась в машину, меня обдало запахом дешевых духов: дрянь того сорта, выбить запах которых потребуется не один глоток свежего воздуха, а вылила она на себя наверняка не меньше полуфлакона.

Она села рядом с генералом и похлопала его по руке.

— Великолепная машина, дорогой, — сказала она, показав свои мелкие белые зубы. Ее пальто распахнулось, открыв высокую грудь, — настоящая итальянка. Ее свободное вечернее платье, казалось, было специально предназначено для быстрого раздевания.

— Где вы живете? — спросил генерал, глядя на нее с вожделением уличного бандита.

— На Виа Специале, дорогой.

— Вы знаете, где это, сержант? — спросил он, взглянув на меня.

— Да, сэр.

— Поехали.

Я захлопнул дверцу, вцепился в руль и рванул по Виа деи Маджазини, мимо прекрасной церкви Орсанмичеле, на Виа Специале. Тут я притормозил.

— Это здесь, сэр.

— Дом напротив фонарного столба, — сказала девушка, наклонившись вперед.

Я подъехал к фонарному столбу, вышел и открыл дверцу.