Игра в наперстки - Николай Иванович Леонов

– Кроме того, что Игорь, а это, кстати, его настоящее имя, и он менял его тоже много раз, делал вид, что он шаман, и даже ездил на обучение на Север? На самом деле был один момент. Пуп мало писал от руки, шутил, что не может выбрать, какой рукой ему больше хочется писать: он был амбидекстером. А тут он вдруг стал вести блокнот. Большой такой.

– Вел дневник? – спросил Гуров.

– Нет, он как будто делал какое-то домашнее задание, что ли. Каждое утро садился и записывал, что хорошего произошло в его жизни за сутки. И часто там проскальзывали странные записи: что он всех предал, что утонул в своем вранье. Стал часто говорить о том, что неплохо было бы закончить эту карьеру танцев с бубнами и уехать куда-то. Что денег у нас уже достаточно. Можно продать квартиру в Москве и пожениться. Жить где-нибудь на Алтае.

– А вы не хотели переезжать?

Вера посмотрела в глаза Льву:

– Я и замуж за него не хотела. Не для того я столько времени работала, чтобы купить себе квартиру в Москве, наладить бизнес. У меня есть клиентская база, с которой я работаю. Шоу, которые берут тех, кого я им присылаю, без вопросов. А тут поехать на Алтай… Вы же знаете, да, что он не платил алименты? И на него уже много раз подавали в суд, но каким-то образом он очень удачно выкручивался, прикидываясь нищим актером.

– И вы это поддерживали?

– Нет, конечно. Его старший сын оказался тяжело болен. Я не знаю, как его мать нашла нас: может быть, увидела по телевизору, может быть, просто услышала где-то, не знаю. Но она буквально спала у нас на скамейке у подъезда. Я вышла спросить, что случилось. Бедная женщина уже продала все, что у нее было. А Горик даже не думал платить. Тогда я просто отдала весь его гонорар ей. Поскандалили, конечно, но еще три его гонорара ушли в пользу больного ребенка. Спорить он со мной побаивался, потому что понимал, что не заработает больше без меня.

– А почему он отказывался платить?

Вера рассмеялась:

– Глупая история. Но дело тут в маме. В детстве ему делали какое-то обследование, и анализы показали, что он не может иметь детей. А мама у него была единственном светочем в окошке. И он у нее. Тряслась она над своим драгоценным сыночком, как коммунисты над мумией Ленина. И чтобы злые тети не обидели ее сыночка, она внушила ему с детства, что только мама знает, как надо. И не надо больше делать никаких обследований: он бесплоден, и все, кто говорит ему другое – врет.

– А почему вы думаете, что это не так? – поинтересовался Крячко.

– Потому что я сделала из-за него два аборта, – отозвалась Вера. – Да, я знаю. Когда одна из его жен привела к нему ребенка, потому что ей нечем было его кормить, он посоветовал его сдать в детдом. И она сдала.

– И вы думаете, что дело в том, что мама убедила его в бесплодии?

Вера вздохнула:

– Нет. Я думаю, что он просто не хотел детей. И не любил их.

– Вы сможете передать тот блокнот, который он начал вести? – спросил Гуров, и Вера кивнула:

– Завтра пришлю курьера.

И после этого она встала, давая понять, что считает разговор оконченным. В целом сыщики и не спорили с ней.

Опознание прошло так же быстро. Снова коснувшись уголков глаз белым платком, Вера посмотрела на тело гражданского мужа, кивнула, подтверждая, что это он, и попросила дать ей одну минуту. А потом подошла, коснулась его волос нежным, чувственным жестом и буквально через секунду отвесила трупу пощечину.

– Ты не имел права меня бросать тут одну, – сказала она и вышла из кабинета.

– Надо же. Получается, что она его все-таки любила, – тихо сказал Рассолкин, который был в морге все это время, но сидел так тихо, что его не было слышно и видно. Казалось, что он даже не дышал. И еще он был сильно расстроен. Это было видно невооруженным глазом.

– Видимо, она даже оплатила лечение его старшему сыну, – отозвался Гуров. – Очень интересное у нас дело. В нем все не те, кем кажутся. По документам одни люди, по паспорту – другие, а на деле вообще непонятно кто.

Консультанта забрал его помощник, заехав за ним на машине. Он привез лекарства, которые Рассолкин забыл дома вовсе не случайно, после коротко кивнул всем, кто еще находился в лаборатории, и увел своего «подопечного», сетуя, словно заботливая нянька, на то, что тот совсем не бережет себя и такими темпами долго не протянет.

На этом тяжелый день закончился, и нужно было ехать по домам, чтобы завтра уже отправляться по командировкам.

Глава пятая

Впервые за долгое время Гуров проспал. И это случилось именно в тот день, когда нужно было ехать в Питер. Лев успел запрыгнуть в поезд буквально за пять минут до его отправления, хотя ночью, ставя будильник, был уверен, что успеет позавтракать в привокзальном буфете. Было у него одно тайное местечко: маленький буфет со столиками, не предусматривающими долгое рассиживание за ними. Там всегда очень хорошо думалось перед дорогой.

В поезде Гуров еще раз прочитал все собранные материалы о Сене Сахаре, он же известный писатель Сергей Черных. Гуров даже положил на столик перед собой две фотографии до и после пластики, чтобы убедиться, что это был действительно тот самый Сеня Сахар. В жизни полковника таких «Сахаров» было много. Быковатые, цепкие, часто показательно агрессивные, бывает, что необразованные, но не глупые, как их привыкли изображать в кино. Глупые в то время долго не жили. А вот такие, как Сеня Сахар, имели все шансы дожить до пенсии где-нибудь в теплых странах. Вкладывали деньги по уму в недвижимость, оформляли на родню или жен, таких же верных, боевых подруг с долгим и интересным прошлым. Годам к сорока-пятидесяти мало кто из них оставался в бизнесе. Давали дорогу молодым, а чтобы молодые их не посадили на перо или не устроили интересный несчастный случай с летальным исходом, уезжали куда-то.

Фотографии с места аварии и того, кого объявили Сеней, Гуров изучил очень внимательно. Интересно все-таки, кого он подставил вместо себя. Раз сжег себе кожу на пальцах, значит, уходил в спешке. Потом уже спокойно сделал операцию.

Все, что осталось от Сени, это цвет глаз. Но Черных носил линзы или желтые очки, говоря всем, что у