Параллельный вираж. Следствие ведёт Рязанцева - Касаткина Елена

— У Нинки? Это кто?

— Да старшая по второму подъезду, он её Наташку чуть ли не с пелёнок вынянчил. Ему многие детишек своих для присмотра оставляли. Потому как доверяли. Он хоть и мал росточком, но надёжный. Всегда соглашался за детями приглядеть, пока мамаши по магазинам бегают.

— Странно.

— А чего странного?

— Зачем мальчишке сидеть с детьми? У него что, друзей не было? Погулять, футбол погонять, в кино сходить.

— Я же тебе говорю, хороший парень, не шалтай-болтай какой, насчёт друзей не знаю, врать не буду, не видел я ни разу чтоб он шатался с компанией какой, да и не ходил никто к ним. А сидел, потому что ему за это приплачивали. Не шибко так, копейки, но до окончания школы дотянуть позволило. Мать, правда, к тому времени померла, ну а Мотька в горы подался. Там работу нашёл. Этим, как его, сопровождающим, вот.

— А когда вы его последний раз видели?

— Так в ноябре. Я на площадке курил, и он вышел, поговорили, сказал, что скоро уезжает, так как он теперь зимой на скачках подрабатывает.

— На скачках? — Олег приподнял одну бровь. — На каких таких скачках?

— Ну, я не понял толком, — дед Егор почесал затылок. — Он сказал, что он теперь ещё и диск-жокей.

Вспоминая этот разговор, Олег улыбнулся. Скорее всего, речь шла о работе диджеем, но для старого человека новые словечки в диковинку. Не было в их время дискотек, в лучшем случае танцы под духовой оркестр. Это был единственный «косяк» деда Егора, в остальном ни соврал ни на йоту. Все соседи в один голос нахваливали Мотечку.

Олег свернул в школьный двор и через минуту оказался у массивной, тяжёлой двери. Пугающая мощью дверь легко поддалась. На входе дорогу ему перегородила невысокая пожилая женщина в чёрной форме охранника. Не дожидаясь вопросов, Олег достал и развернул удостоверение.

— Мне к директору. По предварительному звонку.

В школе пахло сдобой и куриным супом, время приближалось к полудню, а значит, с минуты на минуту раздастся звонок на большую перемену.

Не успел Олег подняться на второй этаж, как сигнальный трезвон раздался прямо над головой.

В учительской его уже поджидала директриса — красивая, ухоженная женщина лет сорока, завуч — женщина с рябым лицом и строгими глазами и…

— Зюзина Ольга Викторовна, учительница химии, классный руководитель Тимофея, — представила директриса. — Сейчас подойдут остальные, хотя лучше, чем Ольга Викторовна, вам характеристику никто не даст.

В кабинет стали заходить учителя, через пять минут педагогический состав был в сборе.

— У Назарова было трудное детство. Мать его одна растила. Материальное положение было тяжёлым. Она работала уборщицей сразу в нескольких местах, но всё равно денег не хватало. Мы даже когда деньги собирали на классные нужды с Назаровых, ничего не брали, — отчиталась классная.

— Постоянное недоедание сказывалось на развитии, — вступила с докладом полная седая дама в белом халате поверх трикотажного костюма. Из чего Олег сделал вывод, что это школьная медсестра. — Отсюда щуплость и маленький рост, бывали и головокружения. Приходилось нашатырь в нос совать.

— Я его даже к лазанью по канату не привлекал, — вставил худой учитель физкультуры. — Упадёт ещё, а мне за него отвечать.

— Но учился он неплохо, — перебила физрука завуч. — Звёзд с неба не хватал, но на четвёрочку натягивал.

— Химию очень любил, особенно опыты. Лабораторные всегда на пятёрки делал, — добавила классная.

— И к поведению никаких претензий к нему не было, — подхватила директриса. Дальше последовал хор голосов, подтверждающих всё, что было сказано про бывшего ученика Тимофея Назарова. Все кивали головами, разводили руками и косились на директрису. Только одна, сидевшая в углу молодая черноволосая учительница что-то штриховала в тетрадке и молчала. Во время беседы она лишь однажды вскинула голову, резанув директрису взглядом узких чёрных глаз, и тут же снова уставилась в тетрадь.

— А вы что скажете? — обратился к ней Ревин. Учительница подняла голову.

— Анита у нас недавно работает, — мгновенно вступила завуч. — В те годы она ещё сама ученицей была.

Вспыхнувшие искрами глаза девушки тут же погасли, голова опустилась.

— Я всё понял. — Олег встал. — У меня больше нет вопросов.

— А в связи с чем к Назарову такой интерес у сотрудников Следственного отдела? — вытянула рябое лицо завуч. — Он что-то натворил?

— Пока не ясно, но, судя по вашим характеристикам, скорей всего, нет. Я вам всем благодарен за столь исчерпывающую информацию, позвольте откланяться.

Он вышел на улицу и побрёл вдоль небольших частных строений, любуясь мигающими в окнах постновогодними фонариками. Люди не спешат расставаться с праздниками, да и сам он всегда любил эту поддельную сказочную красоту: гирлянды, мишуру, хлопушки и конфеты, и тоже не торопился расставаться с ёлкой и всей остальной праздничной атрибутикой. Эта любовь к Новому году осталась с детства. Его детство было счастливым. А каким был Новый год у несчастного вечно голодного мальчика Моти? И могло ли это недоедание перерасти в озлобленность и тягу к совершению тяжких преступлений?

Сзади послышался скрип семенящих по снегу шагов. Он обернулся.

— Извините, мне надо с вами поговорить, — узкие глаза выглядывали из-под натянутой до бровей шапочки.

— Хорошо? — Олег посмотрел по сторонам. — Может, пройдем куда-нибудь? Здесь есть поблизости кафе?

— Не надо кафе. Я только хотела сказать, вы спрашивали про Мотю… — её лицо было бледным, а дыхание сбивчивым.

— Да. Вы знали его?

— Немного. Я училась вместе с ним. Вернее, я старше… — она замялась.

— Может, всё-таки в кафе?

— Нет. Я только хотела сказать… — она схватила его за руку. — Это страшный человек. Страшный.

Далеко слева видны острые пики снеговых гор, а чуть ближе — яркая полоска открытой воды между ослепительно белыми глыбами сползающего льда и синими вершинами гор. Дремлющий Бадук проснулся.

— Он привязал её к батарее и держал так несколько часов, пока она не сказала, что у её матери больное сердце и если она не вернётся, мать может умереть от сердечного приступа.

— И это сработало?

— У него самого мать в тот момент была при смерти, и, видимо, это вызвало у него сочувствие.

— История, конечно, поганая, но даже если эта… как её?

— Анита.

— Если Анита и согласится дать показания, а, как я понял из твоего рассказа, она и Ревину неохотно всё рассказала, то сама понимаешь, удержание и мучения, которые он к ней применял, совсем не доказывают, что он убийца. И вообще ничего не доказывают. Он был подростком, первая любовь оказалась неразделённой, обида взыграла, решил отомстить за это. Это типичное поведение недорослей, тем более, если он был изгоем в школе, то это его как бы ещё и оправдывает.

— Оправдывает?

— Лен, ну ты сама всё понимаешь. Любой адвокат тут же за это уцепится и начнёт давить на жалость. Бедный мальчик, общество извергов, мать на смертном одре. Девочка в милицию в своё время не заявила, побои не снимала, жива- здорова, даже после института в родную школу вернулась, учительницей работает. Мало похоже на то, что она получила психологическую травму? Так что показания эти, скорей, мешают обвинению.

— Много ты понимаешь в психологических травмах женщин. Она, между прочим, не замужем, вполне возможно, что с тех пор она не доверяет мужчинам, боится сблизиться.

— Это недоказуемо.

— Ну да. Но показания Аниты помогли мне разобраться в мотивах убийцы и подтвердили мои выводы.

— Это какие?

— По описанию Ревина, у Аниты восточный тип внешности, узкие глаза, скуластое лицо. Всё, как у Лейсан и Гули. Им движет месть, он не смог выместить свою обиду на той, которая его презрела, поэтому он и выбирал в качестве жертвы девушек, похожих на неё. Так он пытался закрыть свой гештальт. — Лена остановилась. Кажется, пришли. Вот оно, озеро надежды.

— Желаний.

Лена вздрогнула и посмотрела туда, откуда раздался голос.