Гастон Леру - Призрак Оперы

Разумеется, я слышала о том, что где-то глубоко в подземельях существует озеро, поэтому для меня не было во всем этом ничего сверхъестественного. Но представьте себе обстоятельства, при которых я оказалась на берегу. Души мертвых, приближающиеся к Стиксу[15], не могли бы ощущать большее беспокойство! Сам Харон[16] не мог бы выглядеть более мрачным и молчаливым, чем тот, кто перенес меня в лодку. Возможно, действие успокаивающего эликсира ослабло? Или свежий воздух этого места окончательно привел меня в чувство? Как бы то ни было, мое оцепенение исчезло, я зашевелилась, и при этом движении снова пробудился мой страх. Видимо, мой мрачный спутник заметил это, потому что прогнал Цезаря, который быстро растворился в темноте галереи, и я услышала только звонкий стук копыт по камням, потом человек отвязал лодку, сел за весла и начал быстро и сильно грести. Его глаза под маской не отрывались от меня; я ощущала тяжелый взгляд неподвижных зрачков. Озеро было удивительно тихим и спокойным. Некоторое время мы скользили в голубоватом свете, затем снова погрузились в темноту и причалили к невидимому берегу. Лодка ткнулась во что-то твердое. Меня подняли на руки, и я снова нашла в себе силы закричать. Я закричала, потом вдруг замолкла, будто оглушенная внезапно вспыхнувшим светом. Я зажмурилась, а когда открыла глаза, увидела комнату, все украшение которой составляли цветы, величественные и вместе с тем глупые цветы в корзинах — глупые из-за шелковых лент, которыми они были связаны; такие цветы продаются в лавочках на бульварах, слишком нарядные — подобно тем, что я обыкновенно находила в своей артистической после каждой премьеры. Так вот, в центре этого по-парижски назойливого великолепия стоял человек в маске со скрещенными на груди руками и говорил мне: «Успокойтесь, Кристина, вам ничего не грозит». Это был «голос»! Моя ярость была не меньшей, чем мое удивление. Я бросилась к нему, чтобы сорвать маску и увидеть лицо «голоса». Человек сказал снова: «Вам ничего не грозит, Кристина, если только вы не тронете маску». С этими словами он мягко взял меня за руки и заставил сесть. Потом упал передо мной на колени и замолчал.

Этот униженный жест придал мне храбрости. Свет, который рельефно подчеркивал все предметы вокруг, вернул меня к действительности. Каким бы сверхъестественным ни казалось это приключение, теперь оно разворачивалось в окружении обычных вещей, которые можно увидеть и потрогать. Ковры на стенах, мебель, канделябры, вазы с цветами в позолоченных корзиночках, о которых я даже могла бы сказать, где они были куплены и сколько они стоили, каким-то фатальным образом возвращали меня в атмосферу обычного буржуазного салона, банальность и пошлость которого, однако, можно понять и извинить хотя бы потому, что он находится в подземелье. Разумеется, я оказалась в жилище какого-то чудака, который, как и многие другие, почему-то поселился в подвалах из-за недосмотра или попустительства администрации, который нашел убежище в самой сердцевине вавилонской башни, где интригуют, поют на разных языках и объясняются в любви на разных наречиях.

Этот «голос», который я сразу узнала под маской, стоял передо мной на коленях, и это был обычный человек! Я больше не думала об ужасном положении, в котором находилась, я даже не задавалась вопросом, что со мной будет, какой дьявольский замысел привел меня в этот салон и какая роль мне уготована: узницы или наложницы? Я только твердила про себя: «Голос» — всего лишь человек!» И вдруг расплакалась.

Человек, который все еще стоял на коленях, понял причину моих слез и сказал: «Да, Кристина! Я не ангел, не гений и не призрак… Я — Эрик!»

Здесь Кристина снова прервала свой рассказ. Молодым людям почудилось, что позади них прокатилось эхом: «Эрик!» Они разом обернулись и только теперь заметили, что уже стемнело. Рауль попытался встать, но Кристина удержала его.

— Останьтесь! Я хочу, чтобы вы узнали все именно здесь.

— Почему именно здесь, Кристина? Я боюсь, что вы простудитесь.

— Бояться нам надо только люков, мой друг, а здесь мы на краю света, далеко от них… Кроме того, я не должна встречаться с вами за пределами театра. Не будем давать повода для подозрений.

— Кристина! Кристина! Что-то мне подсказывает, что мы напрасно решили дожидаться завтрашнего вечера — нам надо бежать немедленно!

— Я же сказала вам: если он не услышит меня завтра вечером, он будет очень страдать.

— Нельзя уйти от Эрика и при этом не причинить ему боль…

— Вы правы, Рауль, и я знаю, что мое бегство убьет его. Но шансы у нас равны, — глухим голосом добавила девушка, — потому что мы тоже рискуем: он может убить нас.

— Так он вас очень сильно любит?

— До безумия!

— Но ведь его жилище легко найти. Можно пойти к нему. Если Эрик никакой не призрак, а обычный человек, с ним можно поговорить, ну а если что, так и заставить держать ответ…

Кристина решительно покачала головой:

— Нет, нет! С Эриком ничего сделать нельзя… От него можно только бежать!

— Но почему же вы к нему вернулись, хотя могли и не делать этого?

— Потому что так было нужно. Вы это поймете, когда узнаете, как я ушла от него…

— Ах, как я его ненавижу! — вскричал Рауль. — А теперь, Кристина, прежде чем выслушать вашу необыкновенную любовную историю до конца, я хотел бы знать: вы его ненавидите?

— Нет! — коротко ответила Кристина.

— Все ясно! Ничего больше не говорите. Вы его любите! Ваш страх и ваш ужас — все это любовь, любовь извращенная, такая, в которой обычно не признаются даже самим себе! Такая любовь бросает в дрожь, когда о ней думают… Еще бы: любовь к человеку, живущему в подземном дворце!

Юноша саркастически усмехнулся, и девушка резко сказала ему:

— Я вижу, вы хотите, чтобы я снова ушла туда! Берегитесь, Рауль, я говорю вам: я уже не вернусь оттуда!

Тягостное молчание будто придавило всех троих: двух несчастных влюбленных и тень, которая слушала их…

— Не сердитесь, Кристина, — медленно начал Рауль, — но я хотел бы знать, какие чувства он вам внушает, если в душе у вас нет ненависти.

— Ужас и отвращение! — Она проговорила это с такой силой, что резкий звук заглушил ночные вздохи. — Да, ужас, — продолжала она с нарастающей горячностью. — Он внушает мне ужас, но ненависти во мне нет. За что его ненавидеть, Рауль? Он был у моих ног там, в своем подземном жилище на озере. Он обвинял и проклинал себя, молил о прощении! Он сам признался в своем злодействе. Он меня действительно любит! Он бросил к моим ногам свою жестокую любовь, которая заставила его похитить меня и унести в подземелье, но он ничем меня не оскорбил — только ползал по полу, стонал и рыдал… Когда я сказала ему, что буду презирать его, если только он немедленно не отпустит меня, если не вернет свободу, которую так жестоко отобрал, Эрик с готовностью предложил отвести меня обратно. И в тот момент, когда он поднялся, я вспомнила, что хотя он — не призрак, не ангел, не гений, он — тот самый «голос», божественный голос, который пел мне, и я осталась. Мы больше не сказали друг другу ни единого слова. Он взял лиру и запел романс Дездемоны — запел голосом ангела! Когда я вспомнила, как сама пела его, мне стало стыдно. Знаете, друг мой, в музыке бывает так, что внешний мир перестает существовать, и не остается больше ничего, кроме звуков, которые поражают вас прямо в сердце. Мое странное приключение было забыто. Остался только «голос», и я следовала за ним, опьяненная высшей гармонией, я превратилась в частицу Орфеева стада. «Голос» увлекал меня в страну боли и радости, пытки, отчаяния и блаженства, в страну смерти и счастливой супружеской любви. Я слушала, а он пел… Он пел какие-то неизвестные мне арии, какую-то новую музыку, которая вызвала во мне странное чувство неги, истомы и покоя… Она возносила мою душу, успокаивала ее, увлекала в запредельную мечту. И я заснула.

Открыв глаза, я увидела, что лежу в шезлонге в просто обставленной маленькой комнате с единственной кроватью из красного дерева, с обтянутыми шелком стенами, которую освещала лампа, стоявшая на комоде в стиле Луи-Филиппа. Я провела ладонью по лбу, словно пытаясь прогнать дурной сон. Увы, очень скоро я убедилась, что это не сон! Я была пленницей и могла выйти из комнаты только в прекрасно оборудованную ванную с холодной и горячей водой. Вернувшись, я заметила на комоде записку, написанную красными чернилами, которая напомнила мне о моем плачевном положении и прогнала всяческие сомнения, если они еще оставались. «Милая моя Кристина, — говорилось в записке, — я хочу, чтобы Вы не беспокоились по поводу своей участи. На земле у Вас нет более верного и почтительного друга, чем я. В настоящее время Вы одна в этом доме, который принадлежит Вам. Я отправляюсь в город, чтобы купить Вам все необходимое».

Итак, я попала в руки сумасшедшего! Что со мной будет? И как долго этот негодяй собирается держать меня в своей подземной тюрьме? Я, как безумная, бросилась искать выход из этого дома, но не нашла. Я горько ругала себя за свое глупое суеверие и даже с каким-то извращенным удовольствием вспоминала наивность, с какой слушала у себя в артистической голос гения музыки. Когда человек глуп, ему остается готовиться к самому худшему, чего он, впрочем, и заслуживает; мне захотелось исхлестать себя, и я стала издеваться над собой и оплакивать себя одновременно. Вот в таком состоянии нашел меня Эрик.