Гастон Леру - Призрак Оперы

— Я пела из последних сил, — отвечала Кристина, — а потом ничего больше не помню. Когда я открыла глаза, рядом со мной были вы. Но «голос» тоже был рядом, Рауль! Я испугалась за вас и снова сделала вид, что мы не знакомы, и стала смеяться, когда вы напомнили о том случае с шарфом. Но, увы, «голос» все понял! Он сразу узнал вас и начал ревновать. Два дня после этого он устраивал мне дикие сцены. «Вы его любите! — кричал он. — Если бы это было не так, вы бы его не избегали. Вы бы не боялись остаться с ним наедине. Вы бы не прогнали его!» Тогда я резко сказала: «Довольно! Завтра же я еду в Перрос на могилу отца и попрошу господина де Шаньи сопровождать меня». — «Это ваше дело, — ответил он. — Только знайте, что я тоже буду в Перросе, потому что я всегда с вами, Кристина, и, если вы достойны меня, если вы мне не солгали, ровно в полночь я вам сыграю на могиле вашего отца «Воскрешение Лазаря» на скрипке покойного».

Вот, друг мой, как случилось, что я написала вам письмо, которое привело вас в Перрос. Как могла я обмануться до такой степени? Как мне сразу не пришла мысль о его коварстве, хотя я отлично видела, что у «голоса» есть личный интерес? Увы! Я не владела собой, я вся была в его власти… А возможности и средства, которыми он располагал, легко могли обмануть такого ребенка, как я.

— Но скажите! — вскричал Рауль в тот момент, когда Кристина готова уже была выразить слезами всю невинность своей слишком неопытной души. — Ведь вскоре вы узнали всю правду! Почему вы сразу не избавились от этого кошмара?

— Вам легко говорить! Так знайте же, что я ощутила этот кошмар только в тот день, когда узнала всю правду! Поэтому прошу вас замолчать! Считайте, что я ничего вам не говорила. И теперь, когда мы будем спускаться с небес на землю, пожалейте меня, Рауль… Пожалейте… Как-то раз, вечером… О, сколько несчастий началось в тот роковой вечер, когда Карлотта прямо на сцене превратилась в отвратительную жабу, когда она начала издавать отвратительные звуки, как будто прожила всю жизнь в болоте… В тот вечер люстра с грохотом разбилась о пол, и зал неожиданно погрузился в темноту. В тот вечер были убитые и раненые, и весь театр был полон жалобными возгласами. Прежде всего, Рауль, среди всей этой суматохи я подумала о вас и о нем, потому что тогда вы оба были равными половинками моего сердца. В отношении вас я быстро успокоилась, когда увидела вас в ложе вашего брата и поняла, что опасность вам не грозит. Что же касается «голоса», я за него боялась, потому что он предупредил меня, что будет присутствовать на представлении… Да, я за него боялась по-настоящему, как за живое существо, которое может умереть. Почему-то мне пришло в голову, что люстра могла его раздавить. Я находилась на сцене и была настолько потрясена, что собиралась бежать в зал и искать его среди мертвых и раненых. Потом в голове у меня мелькнула мысль, что, если с ним не случилось ничего страшного, он должен прийти в мою артистическую, чтобы поскорее утешить меня. Я кинулась туда и, захлебываясь слезами, стала умолять его откликнуться, если он жив. «Голос» не отвечал, но вдруг я услышала протяжный, такой знакомый звук, похожий на стон. Это был плач Лазаря, когда, услышав голос Иисуса, он начинает приподнимать веки и вдруг видит божий свет. То пела отцовская скрипка. Я сразу узнала звук скрипки Даэ, тот самый звук, Рауль, который мы, как зачарованные, слушали на дорогах Перроса, который очаровал нас обоих в ту ночь на кладбище. А потом невидимая скрипка издала торжествующий крик опьянения жизнью, и наконец «голос» запел главную тему: «Приди и поверь мне! Верующие в меня оживут! Спеши! Ибо не умрет тот, кто верит в меня!» У меня не хватает слов, чтобы передать впечатление от этой музыки, которая воспевала вечную жизнь в тот момент, когда рядом с нами умирали несчастные, раздавленные ужасной люстрой. Мне показалось, что я слышу призыв, что я должна встать и идти за волшебным голосом. Он стал удаляться, я последовала за ним. «Приди и поверь мне!» Я верила ему, я шла и шла, и — о, чудо! — моя артистическая удлинялась… удлинялась передо мной. Очевидно, это был эффект зеркал, потому что передо мной была зеркальная стена. И вдруг я, сама не понимая как, оказалась за стенами своей комнаты.

В этом месте Рауль неожиданно прервал девушку:

— Как! Вы сами этого не поняли? Кристина, Кристина! Когда вы перестанете грезить наяву?

— Я не грезила, друг мой. Я очутилась за стенами своей комнаты, сама не понимая, каким образом. Однажды вы видели, как я исчезла из артистической, и, может быть, вы объясните мне это, а я не могу. Я помню только, как подошла к зеркалу, и вдруг оно исчезло, я стала искать его, оглянулась, но его не было, и комнаты тоже не было. Я оказалась в каком-то сыром темном коридоре… Я испугалась и стала кричать… Вокруг меня была полная темнота, только вдалеке слабый красноватый свет освещал угол стены, где коридор делал поворот. Я стала кричать. В темноте звучал только мой крик, потому что пение и скрипка умолкли. И тут неожиданно чья-то рука опустилась на мою руку. Вернее, это было нечто костлявое и холодное, оно схватило мое запястье и больше его не отпускало… Какое-то время я отбивалась в неописуемом ужасе, мои пальцы скользили по влажной стене, которая была совершенно гладкой и холодной. Потом я затихла и почувствовала, что сейчас умру от страха. Меня потащили к слабому красному свету, и я увидела, что нахожусь в руках человека, закутанного в широкий черный плащ, лицо его было закрыто маской… Я сделала отчаянное усилие, все мое тело напряглось, я уже открыла рот, чтобы закричать, но человек крепко держал меня, я почувствовала его ладонь на своем лице… Это была рука мертвеца! И я потеряла сознание.

Сколько времени я была без сознания? Не помню. Когда я открыла глаза, мы — тот человек и я — по-прежнему были в темноте. На земляном полу стояла тусклая лампа и освещала бьющий фонтан. Вода лилась откуда-то из стены и исчезала под камнями, на которых я лежала; моя голова покоилась на коленях человека в черном плаще и в маске. Мой молчавший спутник осторожно смачивал мне виски, и эти нежные прикосновения показались мне даже неприятнее, чем то насилие, которое он только что совершил. От его рук, несмотря на легкость его прикосновения, исходил запах смерти. Я оттолкнула их и, собрав все силы, спросила: «Кто вы такой? Где «голос»?» Но он только вздохнул в ответ. Вдруг моего лица коснулось теплое дыхание, и в потемках, рядом с черной фигурой моего похитителя, я различила какое-то смутно белеющее существо. Человек в черном приподнял меня и положил на эту мягкую белую массу, и тут же я с удивлением услышала тихое радостное ржание и прошептала: «Цезарь!» Животное вздрогнуло. Итак, я полулежала на спине той самой лошади из «Пророка», которую часто баловала сладостями. Однажды в театре распространился слух, что конь пропал, что его украл Призрак Оперы. Я знала, что «голос» существует, но не верила ни в каких призраков, однако теперь меня охватил ужас: уж не попала ли я в лапы призраку! Я всем своим существом призвала на помощь «голос», потому что даже представить не могла, что «голос» и призрак — это одно и то же лицо. Вы слышали о Призраке Оперы, Рауль?

— Слышал, — ответил юноша. — Но скажите, Кристина, что было дальше, когда вы оказались на белой лошади?

— Я не шевелилась и покорно лежала в седле. Понемногу ужас, в который меня повергло это жуткое приключение, сменился каким-то странным оцепенением. Черная фигура поддерживала меня, и я уже не пыталась освободиться. Меня охватил непонятный покой, как будто я находилась под благотворным воздействием какого-то эликсира. Голова была удивительно ясной, глаза привыкли к темноте, которая, впрочем, то здесь, то там прерывалась пятнами слабого света. Я поняла, что мы находимся в узкой круговой галерее, проходящей по окружности через огромные подземелья Оперы. Один раз, друг мой, один только раз я спускалась в подвалы, но добралась лишь до третьего подземного этажа, не осмелясь идти ниже. А под моими ногами простирались еще два этажа, где мог разместиться целый город. Но меня испугали мелькавшие там, внизу, фигуры, и я поспешно вернулась наверх. Мне показалось, что я увидела внизу черных демонов, которые стояли возле огромных котлов и ворочали своими лопатами, поддерживая огонь в печах, а печи угрожающе раскрывали широкие красные пасти… Так вот, когда Цезарь неторопливо вез меня той кошмарной ночью, я вдруг заметила вдалеке — это было очень далеко — совсем крошечных, будто я видела их через перевернутый бинокль, черных демонов, которые стояли перед красными огнедышащими печами. Они то появлялись из темноты, то снова исчезали… Наконец исчезли совсем. Молчавший человек поддерживал меня по-прежнему, а Цезарь уверенно шел сам, без понуканий. Я не помню, даже приблизительно, сколько времени длилось это путешествие, мне только казалось, что мы без конца поворачиваем и спускаемся по какой-то странной спирали все ниже и ниже, к самому центру преисподней, или, может быть, это у меня кружилась голова. Хотя вряд ли: я все видела и воспринимала необычно отчетливо. В какой-то момент Цезарь приподнял голову, шумно втянул ноздрями воздух и ускорил шаг. Скоро я почувствовала сырость в воздухе, и тут Цезарь остановился. Темнота отступила. Теперь нас окружало голубоватое свечение. Я огляделась по сторонам: мы находились на берегу озера, свинцовые воды которого терялись вдали, в полной темноте, но голубой свет освещал нас, и я увидела маленькую лодку, привязанную к железному кольцу на дощатом причале.