Посох епископа - Наталья Николаевна Александрова

— они считали его человеком божьим и верили, что его молитвы быстрее и вернее доходят до небес.

Привычным жестом епископ протянул ему руку, но юродивый отшатнулся и выкрикнул истеричным, высоким голосом:

— Чую запах преисподней! Сатана! Сатана обманом пробрался в церковь! Изыди, нечистый!

Епископ отшатнулся, как от удара.

— Что ты говоришь, несчастный? В святом храме нет места нечистому!

— Нет места, говоришь? А это что? — И юродивый ткнул корявым пальцем в рукоять епископского посоха. — Вот они, нечистые звери, вышедшие прямиком из ада!

Епископ покачнулся.

У него закружилась голова, стены храма закачались.

Он с силой оперся на свой посох — и как будто почувствовал под ногами твердую почву.

Заботливые прихожане уже вели юродивого прочь, выговаривали ему за недостойное поведение, но он не слушал их и выкрикивал, выплевывал злые слова:

— Сатана! Сатана поселился в храме! Коготок увяз, всей птичке пропасть! Изыди, нечистый!

Кот Василий не встретил меня на пороге, урча; он обижался на диване. То есть на самом деле просто спал. А когда я начала его тормошить, открыл глаза и посмотрел на меня удивленно — мол, ты еще кто такая и что ты делаешь в моей квартире?

Я не стала выяснять с ним отношения и прямиком пошла на кухню, потому что очень хотелось есть. Однако холодильник был пуст, все кончилось. Хоть и для себя одной, но раз в три дня нужно все же ходить в магазин.

Пришлось снова заказать пиццу.

Курьер пришел быстро и приветствовал Василия, который отирался в прихожей, как родного. Оказалось, что кот любит пиццу с ветчиной и оливками.

Так что мы с котом чудно провели время за ужином, потом я легла спать, потому что больше было нечего делать. Да и время было очень позднее.

Перед сном я размышляла о том, что мне теперь делать.

Ну, допустим, с Артемом справиться можно. В офис ко мне его не пропустят, так он меня не найдет, а если станет караулить у работы, можно снова обратиться к Глафире.

Но что делать с теми двумя типами на черной машине? Нетрудно догадаться, что я им нужна для того, чтобы узнать что-то про Алену, то есть как там ее зовут на самом деле. Это подлец Тимофей им меня сдал, больше некому.

Я про Алену ничего не знаю, но эти двое не поверят. И что они со мной сделают?

Как бабушка говорила, куда ни кинь — всюду клин. Полиция меня ищет как свидетеля, и эти вроде как тоже. А я только выяснила, что Алена живет по фальшивому паспорту и пару лет назад была замешана в краже алмазов.

А может, это и не она? А тогда с чего бы ей скрываться? Но, так или иначе, делает она это хорошо, профессионально, так что вряд ли удастся ее найти.

Так что придется мне самой о себе подумать.

С такими грустными мыслями я заснула под мирное урчание кота Василия.

И снова мне приснился сон.

Яркий, подробный и удивительный…

То есть слово «яркий» к этому сну плохо подходило — по крайней мере, поначалу он был черно-белым, как старый фильм.

Мне снилось, что я иду по длинному полутемному извилистому коридору. Он тянулся и тянулся, — казалось, никогда не кончится…

Но всему когда-нибудь приходит конец — пришел конец и этому коридору.

Я оказалась в большом помещении с высоким сводчатым потолком, теряющимся в темноте.

Освещали это помещение укрепленные на стенах факелы в железных креплениях. Свет они давали неяркий — больше не светили, а чадили, распространяя копоть и резкий смолистый запах.

Впрочем, был здесь и еще один источник света: в глубине зала пылал огонь в огромном камине.

Я задержалась на пороге этого зала, ощутив какое-то смутное беспокойство.

Приглядевшись, я увидела, что в дальнем конце зала, недалеко от камина, на стене висит большая картина.

Это был портрет пожилого мужчины в лиловой мантии.

Мужчина этот был мне знаком…

Теперь я знала, что это — епископ.

Я уже видела его во сне, видела и его портрет.

Но на этот раз дело не ограничилось портретом.

Мужчина на портрете пошевелился, и вдруг, расправив плечи, вышел из рамы, ступил на каменные плиты пола и, тяжело опираясь на массивный посох, подошел к камину.

Остановившись возле него, он протянул руки к огню — должно быть, замерз. Действительно, только сейчас я почувствовала исходящий от каменных стен пронизывающий холод.

Когда портрет ожил, я невольно прижалась к стене, постаравшись слиться с ней, чтобы человек с портрета не заметил меня. И это мне удалось — либо потому, что в зале было полутемно, либо просто потому, что это был сон. Мой сон.

Некоторое время епископ стоял так, грея руки, а потом произнес какие-то непонятные слова.

Непонятные, но смутно знакомые…

Ex malis eligere minima…

Я вспомнила, откуда знаю эти слова.

Они были написаны на зеркале в тайном убежище Алены Колобковой…

Эти слова проступили на зеркале, когда я подышала на него, — и тут же исчезли, как только испарилось мое дыхание.

Произнеся эту непонятную фразу, епископ повернул голову, как будто к чему-то прислушиваясь.

Теперь и я услышала приближающиеся шаги.

Мгновением позже в зал быстрыми шагами вышел невысокий худощавый человек в черной одежде. Он подошел к епископу, почтительно поклонился ему.

— Вы звали меня, ваше преосвященство?

— Звал. Ты непременно должен восстановить нарушенное равновесие. Если не сделать это сейчас — последствия могут быть самыми, самыми плачевными.

Он строго нахмурился и снова произнес те же слова:

— Ex malis eligere minima… выбирай меньшее из зол! Добро нужно делать из того, что есть. Если в мире нет ничего, кроме зла, — делай добро из зла!

— Что мне следует сделать для этого?

Епископ хотел ответить — но вдруг снова насторожился, к чему-то прислушиваясь.

— Здесь кто-то есть! Кто-то нас подслушивает! — сказал он наконец и повернулся в мою сторону.

Я застыла и постаралась даже задержать дыхание.

Однако епископ ударил своим посохом в каменный пол и громко воскликнул:

— Фобос! Деймос! Or quaere! Ор куэре!

И тут же рукоять его посоха ожила.

Два серебряных зверя с алмазными глазами спрыгнули с нее на каменный пол и начали на глазах расти.

Вот они стали размером с кошку… вот уже с собаку, сперва с небольшую, но через несколько мгновений — с огромную, не меньше мастифа…

Они росли на глазах — но шерсть их по-прежнему отливала лунным серебром, а глаза сверкали, как драгоценные камни.

Звери были страшны — но в то же время удивительно, пугающе красивы…

Вот они выросли в