В клешнях черного краба - Эдуард Юрьевич Власов

никого не было. Бармен, немолодой, но ухоженый мужик, вежливо предложил сделать заказ. Я попросил кофе со льдом и сел за самый дальний столик.

Кофе со льдом и Игнатьев прибыли одновременно. Присаживаясь, Игнатьев на хорошем японском попросил у бармена тропического чая с лимоном и льдом, и я про себя удивился, зачем ему нужен переводчик. Но говорить я с ним буду по-русски – пускай знает наших.

– А у вас тут в Немуро нежарко, – начал я по хорошей японской традиции.

– В Саппоро, я слышал, хуже, да? – сымитировал глубокую заинтересованность текущими погодными условиями Хоккайдо Игнатьев.

– Да, вы знаете, до тридцати пяти поднимается, я такого уж и не припомню.

– Вы сами из Саппоро?

– Нет, из Токио. Но в Саппоро уже двадцать пять лет. А вы москвич?

– Я в Химках родился, это…

– Я знаю, где Химки. Мы с отцом и матерью туда купаться ездили.

– Вы что, в Москве были?

– Не столько был, сколько жил. Впрочем, черт-те когда – с шестьдесят четвертого по шестьдесят шестой. Отец три года преподавал японский в МГУ.

– Ага! Давно… А после бывали?

– Да, несколько раз. В последний раз – в прошлом году, недельку с женой по местам боевой славы летали.

– Она у вас тоже полицейская?

– Кто?

– Жена.

– А. Нет, она у меня домохозяйка… А вы женаты?

Я опустил глаза на руки Игнатьева, держащие запотевший стакан с чаем. На безымянном пальце правой руки кольца не было.

– Да, женат, сыну шестнадцать. В следующем году будет в институт поступать.

– А кольцо почему не носите, если не секрет?

– Ах, кольцо…

Игнатьев запустил руку в карман давешнего закапанного соей и вином пиджака и вынул оттуда пригоршню металла. Он покопался в ней, отделил все тот же автомобильный ключ, демонстративно положил его на стол, дав мне возможность разобрать, что ключ обычный, а брелок сделан в виде пузатого «Боинга» авиакомпании «JAL», разгреб в пригоршне кучку денежной мелочи, извлек из нее кольцо и надел его на правую руку.

– Кольцо я ношу. Я просто сейчас душ принимал и забыл его сразу надеть.

Игнатьев забросил горсть презренного металла обратно в карман, но ключ от машины оставил на столе. Было видно, что он ждет моего вопроса о нем и, соответственно, о машине, которую он открывает и заводит, но я решил с этим не торопиться. Успеется. Пускай рыбинспектор подергается.

– У меня, господин Игнатьев, к вам несколько вопросов.

– В связи с Грабовым?

– Естественно.

– Скажите, пожалуйста, а как вы смогли так быстро приехать из Саппоро? Ведь, насколько я понимаю, он умер…

– Его убили.

Разговор должен всегда быть направлен в нужное следователю русло, так меня учили в полицейской академии. Мы разговариваем сейчас без протокола, поэтому двигаться надо в строго очерченном узком коридоре моих интересов и представлений о данном деле. Никаких шансов выбраться из этого коридора Игнатьеву давать нельзя.

– Убили, да. Его убили, когда вы уже сюда ехали.

– Я ехал сюда совсем по другому делу.

– Жаль.

– Что жаль?

– Что по другому.

– Почему жаль?

– Простите, господин майор, но у меня есть одна большая проблема. И проблема эта заключается в том, что я не дурак.

– Я вижу.

– Вы видите только то, что на поверхности. Вы еще не знаете, что под ней скрыто.

– Так просветите меня!

– Капитан Осима наверняка вам уже рассказал о моих взаимоотношениях с Грабовым.

– Да, но, во‐первых, довольно сдержанно, а во‐вторых, как я понял, весьма однобоко и субъективно. В-третьих, все равно ваш рассказ о ваших отношениях необходим, так что давайте-ка поведайте мне эту грустную историю.

– А с чего вы взяли, что история грустная?

– А какая же она, по-вашему? Веселая, что ли?

– Я лично ничего грустного в ней не вижу.

– Вы такой смелый, потому что я с вами без протокола разговариваю?

– Да я и под протокол это повторю.

– Что повторите-то? Что вам смешно, что Грабова отравили?

– Ну не то чтобы смешно, но и особой печали его смерть у меня не вызывает. А смелый я такой потому, что я его не убивал.

– Вы сидели рядом с ним?

– Где сидел?

– Вчера за столом в ресторане.

– Да, рядом. Слева от него.

– Ну и?..

– Что «ну и»?

– А то, что подсыпать яд ему в рыбу вам было не очень сложно.

– Вы знаете, майор, Грабов был вчера пьяный, но не слепой. Как вы это себе представляете?

– Я был в ресторане, на месте происшествия. Я видел фотографии, сделанные ночью при осмотре зала. И знаете, я думаю, что на пятом часу грандиозной пьянки случайно обронить левой рукой животворный порошочек в тарелку соседа, пока правой, прикрывая левую сверху, тянешься за, скажем, куском курицы или креветкой, очень даже нетрудно.

Игнатьев как-то весь внезапно затвердел, взял со стола ключ и стал вертеть его на пальце.

– Я Грабова не травил! Да, мы с ним были врагами. Да, я не давал ему здесь спокойно жить целых три года – до вчерашнего дня. Но то, что случилось, вас, японцев, не касается! Это наши российские разборки, и лезть вам в них ни к чему!

– Российские разборки – это разборки у вас на родине – в Хабаровске, например, или в Питере. А здесь Япония, и то, что случилось, попадает под нашу юрисдикцию. Так что, господин инспектор, вы уж позвольте мне самому решать, лезть мне в ваши разборки или нет. Расскажите о Грабове лучше. С чего начались ваши конфликты?

– С краба.

– Да? А я думал, с говядины.

Игнатьев и ухом не повел.

– Механика здесь простая, и ею руководствовался не только Грабов. Каждый год рыболовные компании из Приморья, с Сахалина и с Камчатки получают квоты на добычу рыбы и морепродуктов. Квота – бумажка, дающая тебе право выходить в море и ловить. Проконтролировать же, сколько ты выловил, невозможно. Квоту компании вылавливают и сдают российским приемщикам. Все, что вылавливается сверх квоты, то есть незаконно, доставляется сюда, к вам на Хоккайдо, и продается местным закупщикам. Вот и вся механика. Об этом у нас уже который год газеты пишут.

– А что же ваши ничего против этого не делают?

– Вы в море когда-нибудь выходили?

– Доводилось.

– Например?

– Например, мы с семьей на пароме часто с Хоккайдо на Хонсю плаваем. С машиной.

– Да я вас не про прибрежные круизы спрашиваю, я вам про открытое море говорю. В открытой воде никакого реального контроля быть не может.

– Почему это?

– Потому что Тихий – самый большой океан на Земле. Невозможно пограничникам за всеми судами уследить.

– Да бросьте! Что значит «невозможно»? Есть же локаторы, пеленгаторы… У вас спутников тьма-тьмущая с советских времен над нами летает. Что вы несете? «Невозможно»!

– В море браконьеров