Мастер жестокости - Николай Иванович Леонов

приступая к котлетам, которые оказались очень вкусными. – Славная старушенция».

За окнами совсем стемнело, кружились и падали крупные, как на рождественской открытке, снежинки, постучался и был впущен продрогший кот. Стало заметно, что свет более не горит нигде, темно во всем тупике.

– Что же это, кроме вас, тут и не живет никто? – спросил Крячко.

– Да уж, почитай, несколько лет, – ответила хозяйка, наливая в миску молоко для кота. – Нет, дома-то жилые, многие приезжают на выходные. А постоянно давно не живут.

– И не страшно вам одной тут?

– Скажете тоже. Чего бояться?

– Не хулиганят?

– А кому? От меня до ближайшего винного целый квартал, самогона тут нет – некому гнать, да и у каждого есть свой, для собственных нужд, – сообщила она и без паузы предложила: – Желаете?

Сыщики отказались.

– Спокойно у нас, тихо, – продолжала говорить хозяйка, почесывая за ухом мурлыку. – Если и хулиганят, то по пьяни, и в основном приезжие. А уж что касаемо смертоубийств, то подобного не бывает.

– Мечта прямо. Неужто все да своею смертью умирают? – изображая недоверие, спросил Станислав.

– Про всех не скажу, – заметила Нина Николаевна, – но, насколько могу припомнить, как девяностые миновали, так и стрельба прекратилась. Редкое дело. А что? Нефти тут нет, денег особых тоже, явных отморозков не водится – у нас скучно. Самый большой переполох – это когда из соседней области из психинтерната кто-то сбежит. Тогда приходится бдительность проявлять.

– Это какой диспансер, в урочище Непейно? – спросил Крячко мимоходом.

– Нет. А что, разве там диспансер есть? Не слыхала, не знаю такого. Ближайший в Кимрском районе, тридцать километров отсюда.

– Понятно. Ну а драки, бытовые преступления?

– Да нет, с чего бы. Мужиков особо не осталось, большинство на заработках, кто в Москве, кто в Твери, кто подальше. В ночи до дому доберутся – и спать, не до кутежей.

– Прямо коммунизм, – пошутил Гуров.

– Лев Иванович, не к лицу вам сарказм, – попеняла Нина Николаевна мягко, – не рай, конечно, но по сравнению с бардаком в девяностые… тогда было да, прямо ложись живьем и помирай. И чем детей кормить, особенно если вдова или мать-одиночка – хоть на панель, да там и без того давка. А теперь?

– Что же теперь? – с неподдельным интересом осведомился Крячко.

– Теперь не так, – ответила Нина Николаевна. – Вот я вам расскажу. Машка… это дочка моя… выскочила замуж, как все вы, матери не спросясь. Строитель, моряк бывший, красавец, гитара, стишки, весь якорями-русалками изрисованный, ну Машка моя нюни и распустила. Сперва-то все хорошо было, а потом первая внучка, потом внук, Машка расползлась, как квашня, ну и понесло добра молодца с цветка на цветок. Развелись, стало быть, а он еще и ни копейки не платит.

– Работы не было?

– У строителя? – прищурилась хозяйка. – Не смешите. Бегала Машка туда-сюда, исполнительным листом трясла, так у него ни совести, ни официального места работы. А между тем вон на какой машине рассекает – царь-танк! Я тогда еще санитаркой трудилась, обратиться не к кому было. Уж хотели писать генеральному прокурору жалобу, а соседка и говорит: что вы маетесь? Идите уже до Мамы Зои…

– До кого?

– Ах да. Это начальница наших судебных приставов, – пояснила старушка, – Зоя Аркадьевна, фамилия ее Вестерман.

– Как-как? – подал голос Гуров.

– Вес-тер-ман, – повторила Нина Николаевна. – Не слыхали? Она в Москве занималась общественными делами. Была большим человеком, потом вернулась сюда. Сама из наших краев родом и даже вон по соседству, в том доме жила. – Она ткнула в окно, указывая на кирпичный дом, разделенный на две половины. – Нам и говорят: она сама мать-одиночка, войдет в положение. А уж землякам она завсегда поможет, с сердцем женщина. Так и получилось.

– Сентиментальный пристав, бывает же, – подивился Крячко. – И как, посочувствовала? Вошла в положение?

– Берите выше и больше, Станислав Васильевич. Недели не прошло – прискакал добрый молодец, екая селезенкой, да не один, а с деньгами. Все-все принес, что было, чаи гонял до вечера, а потом еще и уходить отказался.

– Вот это да!

– Смейтесь, смейтесь. А они, между прочим, и снова поженились, и третьего родили, и живут душа в душу. Наколки свел, все до копейки в дом несет. И даже, вон, септик установил, чтобы в ночи до ветру на улицу не выходить. Совсем другой человек стал.

– И что же, неужели после одного-единственного разговора с этой вашей Мамой Зоей?

– Был ли один разговор или несколько, или что другое – не могу сказать, меня там не было. Но результаты налицо.

– Удивительная женщина. У нас годами дискутируют, придумывают методы воздействия, воспитывают – а тут так быстро, эффективно. Как же ее с такими талантами да из Москвы отпустили? – снова подал голос Лев Иванович.

– Ну, может, не ко двору пришлась. Или ни к чему в Москве честные люди, – невозмутимо предположила хозяйка. – Вот и ваш Счастливый, он же, говорят, какой-то шибко умный? Ну вот, тоже не пригодился.

«Недурно отбрито», – подумал Крячко, а вслух сказал:

– Я и сам теперь уже подумываю, не переселиться ли сюда. Уж больно хорошо тут у вас, спокойно, тихо. Что скажешь, Лев Иванович?

– А что, я не прочь, – пошутил в ответ Гуров.

– Милости просим, люди с руками везде нужны, – без тени издевки ответила Нина Николаевна.

– А с головой? – спросил Крячко.

– Это добро иной раз лучше дома оставлять, – посоветовала она. – Я подозреваю, этот ваш Счастливый чокнулся именно от большого ума.

– Хорошо сказано, – одобрил Лев Иванович.

– Благодарствуйте, – чуть поклонилась хозяйка. – Думаю, дом уже протопился, пора и честь знать. Завтра на работу.

Они пожелали доброй ночи и вышли во двор. Заметно похолодало. В отличие от Москвы, здешняя земля, в недрах которой не было ни коммуникаций, ни метро, не грела. Тянуло лютым ледяным сквозняком. Снежинки уже не кружились в идиллическом танце, а исполняли некую адскую пляску, влезая при этом в глаза, нос и уши. От всей души хотелось поблагодарить неведомого зятя Нины Николаевны за возможность не выходить ночью на улицу.

На «детской» половине было натоплено и уютно, уже ожидали застеленные кровать и диван. Царил кавардак, обычный для веселых и легких на подъем семей, которые в считаные минуты срываются с места и отбывают куда-нибудь, будь то к друзьям на шашлыки или дайвинг на Кольском полуострове. На героическое прошлое главы семейства указывали классические морские атрибуты: барометр на штурвале, огромный краб, модель корвета и тому подобное. На стене красовалась картинка с морской тематикой: удивительная яхта, несущаяся по волнам под всеми парусами и углом не менее девяноста градусов, скорее всего, «Летучий голландец»