Под черным небом - Ингер Вольф

показывали по телевизору в связи с извержением Редаута, одного из ближайших к городу вулканов, – пояснила она. – Журналисты постоянно брали у него интервью. Вы не видели записи?

Какой-то толстяк протиснулся в дверь, и Трокич поднял взгляд.

– Я не смотрел телепередачи, но пролистал его книги и прочел несколько интервью в самолете. Теперь хочу послушать, что скажут коллеги Вада. О нем самом и о пепле. Было бы здорово, если бы они смогли по нему что-то узнать.

– Но если убийства совершил Гриффин, где он раздобыл пепел? – задумчиво произнесла Энджи.

– Может, он был доме Вада?

Она покачала головой.

– Криминалисты не нашли больше пепла нигде в доме.

Оба помолчали, размышляя.

– Вы женаты? У вас есть дети? – вдруг спросила она нарочито равнодушно и слегка улыбнулась.

– Нет, – ответил Трокич, стараясь не встречаться с ней взглядом. – Но у меня есть кот. Был до сего момента, по крайней мере. Еще была девушка до недавнего времени, но у нас с ней ничего не вышло. В общем, тут все сложно. А вы? Замужем?

Она покусала ноготь.

– Нет. Я живу одна. В не слишком хорошем месте. Несколько лет назад у меня возникли… трудности, и у меня сил не было ни с кем делиться всем этим дерьмом. Ничего, придет время, когда я снова буду на коне.

Трокич не стал копать глубже. Сам он не любил, когда его расспрашивали и анализировали.

– Вы родились тут, в Анкоридже? – спросил он.

Энджи помотала головой и отпила еще пива. Осторожно отерла пену с губ.

– Как вы, вероятно, заметили, я полукровка. Точнее, тлинкитка.

– Наверное, это здорово, – улыбнулся Трокич.

Она рассмеялась над его неуклюжим комплиментом.

– Моя мать из тлинкитов. Я очень привязана к ней и ее родне. Все они живут южнее. Мы из племени воронов, наш клан называется «те, что живут у льда».

– Так вот откуда ворон, – сказал Трокич и кивнул на ее кулон.

– Верно. Ворон – важная фигура в нашей мифологии. Именно он создал мир. А когда он сделал это, то решил подарить людям огонь. Поэтому послал другую птицу за огнем в страну Десяти дымов – это гряда вулканов.

– Потрясающе, что вулканы тут – часть мифа о создании мира, – сказал Трокич. – Что все взаимосвязано. Мне нравится слушать старые истории.

Она улыбнулась.

– Но ворон также остроумная и вечно голодная птица. Она пытается одурачить всех вокруг, чтобы раздобыть еду. У нас много историй о ней и о ее жадности.

– Расскажите, – попросил он.

Энджи немного помолчала, словно сомневалась, что он действительно будет слушать.

– Однажды ворон летел по небу и заметил кита с икрой селедки на спине. Как всегда, он хотел есть, поэтому спустился вниз, сел на спину кита и стал клевать икру. Съел все, но не наелся и спросил кита, нет ли у того еще еды. «Нету», – ответил кит. Ворон продолжал клянчить, спросил, нет ли у кита чего-нибудь съестного во рту, ведь у него такой большой рот. А кит настолько устал от ворона, что начал зевать. – Она слегка улыбнулась, взгляд стал задумчивым. – Кит зевнул, и ворон запрыгнул ему в рот, но быстро обнаружил, что там ничего не было. Захотел вылететь обратно, а кит рот захлопнул. Спустя пару дней ворон очень проголодался. Он поджарил печень кита, сварил его сердце и съел все это. Кит умер, а ворон все еще был внутри. Через какое-то время волны вынесли тело кита на берег.

А голодный ворон все каркал и каркал. Наконец на берег пришли дети, услышали ворона и вытащили его из кита. Он поблагодарил детей и улетел. Вот так всегда с вороном. Он вечно хочет есть и вечно попадает в неприятности.

Трокич рассмеялся, и она улыбнулась в ответ. Была в ней какая-то простота. Естественность, которая привлекала его. Темные глаза смотрели на него с теплотой.

– Может, вы хотите есть? – спросил он. – Женщина из клана ворона. Хотите, закажем что-нибудь? Может, те начос, что вы хвалили?

– Спасибо, не надо, – улыбнулась Энджи. – Но вы, наверное, сами проголодались. Небось все, что вы перехватили за последние много часов, это ужасная самолетная еда.

– Я перекушу чем-нибудь позже, перед тем как лягу спать. А вы говорите на своем языке?

– Нет. К сожалению, тлинкит умирает, как и языки многих других индейских племен. Если я верно помню, осталось всего несколько сотен человек, кто может говорить на нем. Еще поколение – и о нашем языке, как и о племени, можно будет только в книгах по истории прочесть.

– Как печально.

Ее лицо приняло задумчивое выражение.

– Мои дедушка и бабушка говорят на тлинките, но я почти ничего не понимаю. Грамматика в этом языке очень сложная, и там есть такие звуки, которые не встречаются больше нигде в мире. Так что я перестала пытаться выучить его. Так, наверное, часто бывает. Все мы хотим делать все правильно, вот только на это вечно не хватает времени.

– Но вы знаете легенды, – сказал Трокич.

– Да, но истории о вороне и других животных мне известны только потому, что моя мать пересказала их на английском. В детстве я слушала эти истории снова и снова. Думаю, все индейские дети знают их. Истории так просто не умирают.

– А как вы оказались в Анкоридже?

– Моя мать влюбилась в моего отца, он был из Миннесоты. Инженер, работал на железной дороге. Мы переехали к нему, и я поступила в полицейскую академию Миннеаполиса. Обоих уже нет в живых.

– Примите мои соболезнования.

Она слегка откинулась на стуле.

– Это было давно. Автомобильная авария.

Ее глаза потемнели, и Трокич почувствовал, что Энджи что-то недоговаривает, но не стал ее расспрашивать.

– В то время я уже переехала обратно на Аляску, – продолжила она, пожав плечами. – Я так и не смогла найти покой в Миннесоте. Я скучала по зиме, льду, тишине и простору. Мой дом здесь, и я могу иногда навещать дедушку с бабушкой. Хотя для этого и трудно выкроить время.

Энджи допила свое пиво и послала холодный взгляд мужчине у барной стойки, который пялился на нее.

– Обычно я провожу у них недельный отпуск каждое лето, – продолжила она. – Вроде как возвращаюсь к своим корням. Мы ловим лосося и коптим его, но почти не разговариваем, потому что я не понимаю их языка, а они плохо понимают меня. Но в каком-то роде это не важно. Мы много смеемся. Мне с ними хорошо, и я узнаю много нового. А что насчет вас? – спросила она. – Ваше имя не похоже на датское, я права?

Трокич пожал