Холодное послание - Дарья Сергеевна Литвинова

нужно шланг ассенизаторской машины учить правильно держать, чтобы фекалии в цистерну шли, а не вам под ноги. На этой работе интеллект не нужен, и так поймете, что течет – когда запахнет. А вы в культуру лезете… Что ж, прошу вас, Таршева.

– Что?

– Прошу, прошу. Повторим пройденное. Выходите и расскажите нам, когда появилось понятие культуры речи и что это такое в вашем понимании.

Таршева неуверенно оглянулась на одногруппников и выбралась из-за парты. Поправив волосы, она начала:

– Понятие культуры речи появилось в восемнадцатом веке. Для меня это обозначает… умение правильно выражать свои мысли, вежливо общаться, ммм… красиво строить фразы… ммм…

Нонна Тарасовна преувеличенно заинтересованно слушала.

– Ну… еще это означает, что… ммм… что речь должна быть культурной…

– Да что вы? Как занимательно. Продолжайте, Таршева.

Помучив Олечку еще пару минут, Нонна Тарасовна без всякого перехода спросила:

– Таршева, а вы не пробовали ходить к врачу, проверить голосовые связки? Вам не было бы цены, если бы не мычание через каждые два слова. У меня перед глазами, несмотря на правильный ответ, встает не предмет «культура речи», а луг с коровами. Или голос у вас такой, не пойму… Присаживайтесь, Таршева. Сомов, пожалуйста…

За один семинар Нонна Тарасовна не оставила без внимания три четверти аудитории, беседуя с ними примерно так же. На язык она была остра, да к тому же подмечала человеческие особенности – у той же Таршевой действительно был слишком протяжный голос и привычка повторять «ммм». Замечания преподаватели веселили всех, кроме жертвы. Жалоб в деканат закаленная женщина не боялась – попробовали бы, если она у них ведет четыре спецкурса и заседает в аттестационной комиссии! А мерзавцев, которые давно издеваются над Ильясовой, нужно проучить. Но если бы Нонна Тарасовна знала, к чему приведут ее шутки над Ритиной группой, немедленно отказалась бы от своего замысла…

После семинара, на котором Рита просидела, не поднимая головы, однокурсники повалили в коридор, серьезно задетые. Кому-то просто было неприятно, а кто-то переживал, что теперь из-за этой Деревни у него будут проблемы со сдачей зачета. Любви к Рите это не прибавило. Лера зло бросила: «Вонючка!», проходя мимо нее и брезгливо отшатываясь, еще несколько однокурсниц прошипели вслед, что таких сучек надо учить. Третьей, последней парой была лекция по политологии; по привычке, Рита зашла в аудиторию и прошла к последней парте, где обычно никто не садился. Однокурсники рассаживались впереди, девчонки из Ритиной группы рассказывали остальным, что произошло на «культуре речи». Парней из ее группы почему-то не было. Лекция прошла спокойно, никто не трогал Риту, не оборачивался, не смотрел насмешливо, а потом шептал что-то на ухо соседу. Почти в конце пары в аудиторию заглянула уборщица и сказала, что Ильясову вызывают в деканат. Рита, похолодев, стала собираться: что случилось, неужели кто-то пожаловался на Нонну Тарасовну, а та обвинила ее?! В голову приходили откровенные глупости, но Рита была не в том состоянии, чтобы соображать: вызовов к декану все боялись, как огня, а если еще и с лекции снимают… Она поспешно вышла, почти бегом направилась к лестнице, ведущей на второй этаж, как вдруг из-за угла выскочили два ее однокурсника, Сомов с Борисовым, и, схватив ее за руки, потащили из здания на улицу. Рита перепугалась и даже крикнуть не могла; на улице ее ждало еще большее потрясение.

Решив отомстить Ильясовой, парни, посовещавшись, отправились вместо политологии в парк, где в коллекторах кучковались незлобные, но вонючие бомжики. Прикупив в ларьке дешевой водки, за пол-литра они подговорили одного, самого жуткого, исполнить заказанную роль: когда Рита выйдет из института, кинуться к ней с криком: «Я тебя нашел, дочка!» – и начать обниматься, пока она не убежит. За бутылку водки в этот холодный день бомж и палец бы свой съел, не то что с девушкой обняться. Они привели бомжа к дверям института, попросили ничего не подозревающую уборщицу передать «послание декана», после чего выволокли девушку на улицу. Бомжик пол-литру отработал честно: бросился к Рите, как к родной, с душераздирающими хриплыми воплями, стал мацать ее, обнимать, трясти; окружившие их плотным кольцом, чтобы Рита не вырвалась, одногруппники хохотали. На смех повысовывались из окон двух аудиторий первокурсники, а бомжик знай орал: «Доча!» – и лез целоваться. Цирк…

А вот Рите повезло, что ее не парализовало по-настоящему, потому что ступор на нее напал такой, что она долго потом отходила от пережитого. Сначала она просто испугалась, потом, когда к ней полез вонючий беззубый мужик, от которого крепко пахло мочой и блевотиной, и облапил ее, от отвращения она стала вырываться, но тут он крикнул: «Доча!» – и перед глазами пронеслись воспоминания: аборт… мертвая девочка в сарае… насильник-отчим… Рита пыталась вдохнуть, но мышцы гортани свело судорогой. Бомж все лез к ней, от него одуряющее несло перегаром, а Рита даже воздуха вдохнуть не могла от нахлынувшего ужаса. Она уже стала синеть, когда бомжик от девушки отлепился: на мгновение, но в это мгновение она пришла в себя, оттолкнула его так, что он полетел на снег, вырвалась из кольца сокурсников и понеслась прочь. Ребята улюлюкали ей вслед, а ей казалось, что они вот-вот догонят, схватят… Добежав до стоящей рядом с институтом хрущевки, Рита молнией скрылась в спасительном подъезде и прислонилась лбом к холодной стенке. Ее трясло. Дрожащими руками она вынула из сумочки мобильный телефон, набрала знакомый номер – едва ли не единственный в телефонной книжке, кроме библиотеки и деканата, – и, услышав хриплый голос, почти прошептала:

– Сурик, пожалуйста, забери меня отсюда…

Трубка разразилась бранью, по большей части, нецензурной, но главное Рита из этой ругани поняла: брат сейчас приедет. И спасет ее.

Выходные в милиции – понятие относительное. Вроде бы и рабочая неделя состоит из пяти дней, а в каждом по восемь часов: с девяти до восемнадцати, в пятницу – до полшестого. Вроде бы и на каждом углу у нас твердят о соблюдении трудового законодательства. Вроде бы и платят сотрудникам милиции ровно за эти сорок рабочих часов и ни на копейку больше.

Только вот как опер на работу приедет к девяти, когда в восемь тридцать – планерка у начальника розыска, а в девять – у начальника криминальной милиции? О каких восьми рабочих часах идет речь, если жулика подчас нужно брать сонным, теплым от нагретой постели, а потом тащить его на освидетельствование через весь город? Как приехать в родную контору, соблюдая трудовой кодекс, когда эффект неожиданности при обыске строится на том, чтобы в пять утра