Человек, который не боялся - Джон Диксон Карр

двух комнат первого этажа. Одна служила семейству столовой, другую хозяин отвел себе под кабинет. Высота потолка столовой составляла целых пятнадцать футов. Посередине был он пересечен дубовой балкой. На ней висела (а может, и до сих пор висит) главная люстра – старинная, тяжеленная, весом чуть ли не тонну, предназначенная первоначально не для электрических лампочек, а под свечи. Держалась она на шести цепях, сходящихся к монументальному крюку, намертво вкрученному в дубовую балку. Я достаточно ясно все объясняю?

Интерес к истории возрастал, и в тоне рассказчика зазвучали нотки самодовольства.

– Минуточку, – вмешался художник-график, которому была свойственна неприятная въедливость. – Кто такой очевидец, со слов которого вы это нам якобы пересказываете?

– Слушайте-ка пока лучше внимательно, – с таинственным видом поднял стакан молодой человек. – Однажды ночью – точную дату не помню, но она без труда отыщется в подшивках газет того года – дворецкий обходил дом, чтобы запереть двери. Время уже перевалило за одиннадцать. Дворецкий, как я уже сказал, был стариком восьмидесяти с лишним лет. Все члены семьи находились в верхних комнатах и готовились отойти ко сну, когда вдруг услышали снизу душераздирающий крик…

– Кто бы мог сомневаться, – бросил сумрачно автор романов.

– Не верите мне?

– Какая разница! Продолжайте.

– Также они услышали грохот, который перепугал всех до стука зубов. Казалось, будто дом рушится. Они кинулись вниз. Из дубовой балки на потолке столовой был вырван крюк, а люстра, падая, мгновенно убила дворецкого, размозжив ему череп. Он лежал на полу вместе со стулом, на который, по-видимому, до этого с какой-то целью забрался.

– Забрался на стул? – перебил главный редактор журнала.

– Погодите, дойдем и до этого в свое время, – поморщился наш рассказчик, лицо у которого от волнения побледнело. – Сосредоточьтесь пока на произошедшем. Строитель позже свидетельствовал по поводу балки, что та была еще вполне прочной и люстра, хоть и провисела на ней очень долго, держалась надежно.

Использовать подобную махину как орудие убийства, уронив ее сверху или откуда-нибудь еще, было абсолютно невозможно. Огромный крюк торчал из массивной балки, и конструкцию эту никто не пытался нарушить. Случиться могло только одно, и именно это случилось – о чем свидетельствовали все улики.

По расположению отпечатков пальцев дворецкого на нижней части люстры можно было с уверенностью заключить, что он цепко схватился за нее обеими руками. Дворецкий был высок ростом. Но, даже встав на стул и отчаянно к ней потянувшись, он не достиг бы цели, от которой пальцы его отделяли дюйма четыре высоты. Так что, забравшись на стул, старик, вероятно, потом еще и подпрыгнул, а когда наконец ухватился за люстру, начал (в этом не приходится сомневаться по состоянию дыры от вырванного из балки крюка) энергично раскачиваться на ней, как акробат на трапеции, пока тяжеленное сооружение не рухнуло вместе с ним и…

– Ну ничего себе! – выкрикнул художественный критик, после чего компания у стойки бара разразилась таким взрывом смеха, что люди в дальних углах гостиной обратили на нас недоуменные взгляды.

Трудно было хранить вежливое хладнокровие, глядя на нарочито серьезное лицо рассказчика и представляя себе древнего старика-дворецкого, который, как Дональд Дак, лихо раскачивается на люстре.

– Вы мне не верите? – без тени улыбки осведомился рассказчик.

– Нет, – в один голос отозвались мы.

– Тогда почему бы вам не проверить эту информацию? Давайте. Бросаю вам вызов.

Все было вновь расшумелись, но редактор, призвав к тишине, обратился к молодому человеку тем доброжелательно-умиротворяющим тоном, каким разговаривают со слабоумными:

– Послушайте, старина, а с головой у этого дворецкого все обстояло нормально?

– Да.

– Но зачем в таком случае вытворять подобное?

– А-а… – Наш рассказчик, допив с довольно зловещим видом свой джин, резко опустил пустой стакан на стойку бара. – Тут вся и загадка, если кто-нибудь здесь удосужится прислушаться к моему рассказу. Абсолютно вменяемый человек учинил такое. Зачем? Почему? Вот вопрос.

Слова его не только заставили нас посерьезнеть, но и порядком заинтриговали.

– Абсурд, – пробормотал художественный критик.

– Не абсурд, а совершенная правда. Мало того, состояние дыры в балке, из которой вырвался крюк, доказывает (и коронер констатировал это на дознании), что дворецкий весьма основательно покачался, прежде чем люстра упала.

– Но почему?

– Вот и я то же самое хотел бы спросить.

– В любом случае, – проговорил романист, – это ведь мало имеет касательства к нашему спору. Где ваше привидение? Разве доказывает его наличие в доме тот факт, что старый дворецкий зачем-то подпрыгивает на стуле и раскачивается на люстре?

Рассказчик резко выпрямился.

– Видите ли, так уж вышло, что я знаю, – провозгласил он с ударением на последнем слове. – В Лонгвуд-хаусе есть привидение. Мне хорошо знаком человек, который провел там несколько ночей и… сам убедился.

– Кто он?

– Мой отец.

Повисла неловкая тишина. Затем кто-то смущенно закашлялся. Вежливость не позволила никому из нас сказать юноше напрямую, что его старик – враль.

– Ваш отец видел в Лонгвуд-хаусе привидение?

– Нет, но там на него прыгнул стул.

– Что-о?

– Чертов здоровенный деревянный стул, – завопил наш рассказчик, раскинув руки с переплетением тонких вен, словно показывал размеры некого предмета. – Из тех, которыми пользовались в прежние времена. Он прыгнул на моего отца.

Ловя на себе наши скептические взгляды, парень почти срывался на визг:

– Я знаю, что это правда! Отец сам мне рассказывал! Вам, полагаю, по-прежнему смешно? Но вот самим бы вам как пришлось, если бы чертов здоровый стул, стоявший вплотную к стене, вдруг на вас прыгнул?

– Защищался бы до последней капли крови, – сказал художник, рисующий черно-белые карикатуры. – Или поискал бы веревки, которыми стул приводили в движение. Но я уже сыт по горло этой историей. Выпустите-ка меня отсюда.

– Там не было никаких веревок! – прокричал ему вслед наш рассказчик. – И происходило все при зажженном свете! Мой отец…

– Тише-тише, успокойтесь. Что вы там пьете?

– Розовый джин, но…

Разговор, ловко направленный нами в сторону от острых углов Лонгвуд-хауса, потек по вполне мирному руслу, а вскорости мы и вовсе пошли обедать.

На протяжении всего спора в баре мой приятель Мартин Кларк оставался возле камина, где, не произнося ни слова, задумчиво глядел в свою оловянную кружку, время от времени взбалтывая ее содержимое. Глаз он старался не поднимать, остерегаясь, похоже, моих вопросов, в ответ на которые окажется вынужден разразиться до конца дня пространным взволнованным монологом.

После рассказа молодого юмориста я ощущал неприятное послевкусие, впрочем, возможно, проистекавшее попросту от того, что выпитый мною херес оказался не слишком удачным. Да и сама история, если задуматься, вряд ли располагала к веселью. Ее никак невозможно было назвать комичной, и смеялись мы не над ней,