Дальний билет - Михаил Сидорович Прудников

в направлении высоты с амбаром. Они еще не достигли лощины и могли прорваться к амбару, минуя минное поле.

Был вариант встретить машины врага возле дороги — губительный для нас вариант, так как противник численностью превосходил нас в несколько раз. Пропустить же врага к высоте с амбаром означало пожертвовать группой Вознесенского.

Есть такое понятие — импульс воли. В нем умещается и единственно правильная мысль, и весь твой сконцентрированный в одном мгновении опыт, и вся ответственность за принимаемое решение. Импульс воли толкал меня завязать бой прямо с минного поля. Вокруг нас таились установленные нами мины, но ведь мы-то были на «ты» с ними — конечно, при известном хладнокровии и четкости наших действий. А для врага лощина должна была стать ловушкой. Если бы я усомнился хоть на мгновение, наверное, единственно правильное решение не было бы принято. Но в том-то и смысл импульса воли, что он помогает отмести излишние сомнения, руководствоваться главным.

Не имея времени развернуть бойцов в цепь, я скомандовал:

— По бронемашинам — огонь!

Автоматные очереди не принесли особого вреда противнику, и он, уверенный в своей мощи, тут же развернулся и двинулся на нас. Очереди трассирующих пуль прижали бойцов к земле.

Одна из машин продолжала двигаться к амбару, а остальные устремились к лощине. Отходя, мы продолжали вести огонь, заманивая врага на минное поле.

Лабиринт мин был знаком нам. Однако отступление под трассирующими пулями в предрассветной полутьме — не прогулка. И все же нам удалось не только обойтись без потерь, но и заманить вражеские бронемашины на минное поле. Они взлетали одна за другой. Пламя пожара охватило всю лощину. Враг потерял возможность не только маневрировать, но и не мог вывести уцелевшие машины с минного поля.

Я вспомнил, что одна из машин ушла к амбару, и оттуда сейчас слышался дробный голос автоматных очередей. Судя по стрельбе, бой у амбара шел отчаянный. Надо было, не мешкая, помочь Вознесенскому.

Местность была пересечена, рассвет только что наступил, пожар в лощине наверняка деморализовал врага — все это и помогло нам появиться в тылу у атаковавших амбар неожиданно.

В течение нескольких минут нам удалось уложить около двух десятков гитлеровцев, а одного взять в плен.

Однако тут произошло неожиданное. Как только мы попытались подойти к амбару, оттуда донеслись выстрелы, и двое бойцов были ранены.

Где Вознесенский? Кто ведет огонь из амбара?

Укрывшись за земляной насыпью, я приказал доставить пленного. Тот долго не мог говорить и только закрывал лицо руками. Наконец он объяснил, что в амбар со стороны овина прорвались немецкий обер-лейтенант и два солдата, и теперь с одной стороны амбарного подвала были наши, с другой — немцы.

Мы были в нескольких десятках метров от амбара.

— Вознесенский! — крикнул я, надеясь, что комиссар меня услышит. — Николай Николаевич!

Ответа не было.

— Вознесенский! — громче повторил я.

Неожиданно из амбара донесся ломаный русский голос:

— Я плохо слышал. Как звать Вознесенский?

— Кто говорит? — крикнул я, недоумевая.

— Как звать Вознесенский? — снова спросили из амбара.

Я решил ответить:

— Николай Николаевич.

— Где Николай Николаевич, — тщательно выговаривая слова, спросили из амбара, — арбайтен… работал… до войны?

— Зачем вам это? — Я раздумывал и хотел выиграть время.

— Он работал… Австрия… Вена… Посольство Советский Союз?

Информированность собеседника была совсем уж поразительной.

— Кто вы? — крикнул я.

— Работал? — настаивали из амбара.

«Черт с ним! — подумал я. — Никуда он не уйдет с этими сведениями. Забросаем ту половину амбара гранатами и навсегда отшибем у него память».

— Да! — крикнул я.

Несколько секунд была тишина, а после нее раздались две короткие очереди, и снова стихло.

«Нет, — уговаривал я себя, — это он не с Вознесенским расправился. Он до Вознесенского не добрался. Иначе бы им не нужно было атаковать амбар».

— Эй! — крикнул я. — Что там у вас?

— Мне надо помогать! — глухо ответили из подвала.

«Не ловушка ли это?» — подумал я.

— Надо помогать! — повторили громче. — Николай Николаевич, — снова донеслось из амбара, — очень ранен.

Я высунулся из-за укрытия и увидел, что из того окна, которое было занято Вознесенским, выглядывает молодой красивый человек в форме немецкого обер-лейтенанта.

— Почему стреляли? — спросил я.

— Я таким образом давал знать о себе, — спокойно ответил обер-лейтенант. — Нужно было помочь мне.

Мы побежали к амбару, из подвала которого немец вытаскивал тяжело раненного Вознесенского. В одной половине подвала лежали погибшие при штурме амбара наши бойцы, в другой — убитые немцы.

Вознесенский открыл глаза, и я склонился над ним.

— Это Карл Фрейнд, — сказал комиссар, потом он с трудом перевел взгляд на обер-лейтенанта, чему-то удивился, тут же поморщился от боли и, теряя сознание, повторил: — Это Карл Фрейнд.

2. Парад на Красной площади

Ожесточенные бои на ближайших подступах к Москве продолжались. На защиту Родины встали и регулярная армия, и народные ополченцы, и чекистские подразделения.

Поэтому меня крайне удивил приказ, по которому наш батальон отзывался с передовых позиций на московские квартиры. Особенно странной казалась та часть приказа, где от нас требовали заняться строевой подготовкой.

— Война не парад… — пожимали плечами бойцы. Хотя приказы начальства не обсуждают, в душе я все же соглашался с бойцами.

Мы даже и подозревать не могли, что в приказе речь шла действительно о параде. Скажи нам кто угодно, что готовимся пройти церемониальным маршем по Красной площади 7 Ноября, не поверили бы! Это представлялось нам абсолютно невозможным в ситуации осени сорок первого года.

Но чей-то великий ум заглядывал вперед дальше нас.

Ноябрь начался морозом и снегом. Белой крупой било в лицо, ветер холодил стволы винтовок. Индевели провозимые по улицам дирижабли ПВО. Дубели асфальт и земля, мороз прихватывал окна. Стали заметнее приклеенные на них полоски бумаги. Сопротивлялась холоду река, но у берегов лед уже сковал ее.

Угроза Москве надвигалась быстрее, чем зимние холода.

А мы маршируем по ночной столице, вбиваем резиновые каблуки в каменную землю. Усиленно занимаемся строевой подготовкой в то время, когда на фронте дорог каждый человек.

И наконец приходит приказ: 7 Ноября, в день 24-й годовщины революции, мы выходим на передовую. Но выход будет необычным — он начнется на Красной площади парадом!

Небо дышало холодом. Сквозь серую мглу изморози башни Кремля проступали торжественно и гордо. От Москворецкого моста до Исторического музея протянулись воинские колонны.

В этот день два раза наступала такая тишина, которую я никогда больше не слышал в своей жизни, а может быть, сама Красная площадь не знала ее ни до этого дня, ни после.

Первый раз она установилась в те минуты, когда Аз ворот Спасской