Смерть Отморозка. Книга Вторая - Кирилл Шелестов

крепкими, заросшими густой черной шерстью; в нем чувствовался мужчина в расцвете сил.

— Встаньте спиной к деревьям и обхватите их руками, — велел Норов.

Французы повиновались. Норов всех троих приковал наручниками к деревьям. Деревья здесь были высокими, с толстыми стволами; французам пришлось прижаться к ним вплотную.

— Может, мы все-же брюки наденем? — спросил Пере.

— Зачем? Без них вы выглядите вполне импозантно.

— Холодно ногам! — пожаловался Пере. — И кора жесткая, зад натирает.

— Ничего, это ненадолго, — ободрил его Норов. — Я кого-нибудь пришлю за вами.

— Когда? — с надеждой спросил Пере.

— Не знаю. Как управлюсь.

— Да мы здесь околеем, полуголые!

— Тогда лучше прямо сейчас скажи, где ты деньги спрятал, я отдам их твоим родственникам. Ты стираешь трусы?

— Конечно! Жена стирает. Раз в неделю.

— Гляди-ка, какие вы тут чистоплотные, — одобрительно заметил Норов и скомандовал Лансаку: — Открой рот!

Он запихал ему в рот трусы Пере и завязал сверху шнурком от ботинка, чтобы тот их не выплюнул. Лансак мычал и кривился от отвращения.

— Ты что, собираешься засунуть мне в рот его трусы?! — ужаснулся Пере. — Лучше убей!

— Да нет, мы же друзья, — ответил Норов. — Я засуну тебе твои носки.

— Как друг, ты мог бы мне вообще ничего не совать, — укоризненно заметил Пере.

— Ты будешь орать, — возразил Норов.

— Не буду, я тебе клянусь!

— Ты уже орешь. Открывай рот.

Пере со вздохом повиновался.

Когда Норов приступил к Мишелю Дабо, тот втянул воздух и зажмурился.

— Носки или трусы? — спросил Норов.

— У меня — мама! — жалобно проговорил тот вместо ответа.

— Я не скажу ей, что ты курил, — пообещал Норов.

Покончив с ним, он достал из кармана телефон.

— Нужно сфотографировать место для определения локации, чтобы вас потом было легче найти. Месье Лансак, я не прошу вас улыбнуться в камеру, понимаю, вы — мужчина серьезный. Но хотя бы не смотрите с таким зверским видом, а то вы всю живность вокруг распугаете.

***

Ванька заставил себя пойти в школу, но хватило его ненадолго; через неделю он вновь бросил занятия и вернулся к своим ночным прогулкам и дневному безделью. Ссоры между ним и матерью возобновились с новой силой. Директриса школы, еще недавно вручавшая Верочке благодарность за воспитание сына, вызвала ее и сообщила, что аттестовать Ваньку за первую четверть учителя не могут, и, что если так пойдет дальше, Ваньку придется отчислять.

Поставленная перед трудным выбором, Верочка сумела проявить несвойственную ей самостоятельность и перевести Ваньку в другую школу, руководила которой ее знакомая по спортивному клубу. Здесь существовала особая экспериментальная система: обязательным было лишь трехдневное посещение, в остальное время ученики занимались с репетиторами либо самостоятельно. Обучение, к слову, здесь было платным, но деньги взимались вполне разумные, так сказать, не московские. Одновременно Верочка принялась возить Ваньку по монастырям, старцам и водить его к психологам. Старцы единодушно заключали, что все проблемы Ваньки оттого, что он оставил церковь, в лоно которой ему необходимо срочно вернуться; а психологи полагали, что у него возрастная депрессия, причину которой еще предстоит найти.

Рекомендации старцев были, несомненно, душеполезны, но применительно к ситуации лишены практического смысла, что касается депрессии, то Норов был убежден, что причину ее можно было и не искать. У любого человека, если он будет целыми днями без дела валяться на диване и объедаться гамбургерами, быстро разовьется депрессия, причем, вне зависимости от возраста. Однако сам он предложить выход из положения не мог и просто продолжал давать деньги и на старцев, и на психологов, и на гамбургеры.

Переход Ваньки в экспериментальную школу дал Норову передышку на целых три месяца; телефонные звонки Верочки сделались реже; надрыв из них исчез. Шаткое равновесие сорвалось в первых числах января, накануне его очередного отлета во Францию.

Верочка позвонила среди ночи.

— Я сижу у консьержки, боюсь возвращаться домой! — рыдала она в трубку. — Я вызвала полицию!.. У нас дошло до драк… до ножей!.. Он чуть не избил меня! Умоляю, немедленно приезжай, иначе случится что-то страшное!..

— Ты могла сначала позвонить мне, а потом уж вызывать полицию! — с досадой отозвался Норов.

— Не могла! Я испугалась, что он меня убьет!

Скорый поезд выходил в Москву только рано утром, Норов не стал ждать и вылетел той же ночью самолетом. По дороге в аэропорт он несколько раз пытался дозвониться до Ваньки, но тот не отвечал.

***

Полицейский джип оказался в деле гораздо лучше, чем выглядел. Он был довольно мощным и уверенно держал дорогу. До «Мельницы», где обитали Гаврюшкин с Лялей, Норов добрался за полчаса. Обоих он увидел еще издали: расположившись по обеим сторонам дороги, они разговаривали по мобильным телефонам, при этом Ляля стояла на месте, а Гаврюшкин расхаживал взад и вперед. Норов подумал, что русских будут мучить в аду тем, что отнимут у них мобильники.

Увидев полицейский джип, оба тут же прервали телефонное общение и уставились на него с испугом. Норов подрулил к Ляле и опустил стекло.

— Бонжур, мадемуазель.

Ляля вытаращилась на него в изумлении.

— Ты?! — только и смогла выговорить она.

— Похож?

— Господи! Как ты меня испугал! Меня чуть кондрашка не хватила! Думала, за мной приехали! Откуда у тебя полицейская тачка?

— Я ее угнал.

— Угнал?!

— Так получилось, я не нарочно.

— Че, бля, правда что ли?! — подходя, спросил Гаврюшкин.

Бесцеремонно отодвинув Лялю, он заглянул через открытое окошко в кабину.

— Нет, бля, шучу, — сердито ответил Норов. — Кстати, бонжур.

— Бать-колотить! — отозвался Гаврюшкин.

— Паш, тебя же посадят! — воскликнула Ляля.

— Могут, особенно, если мы будет торчать здесь и дальше. Залезай в машину, едем к вам. Я все тебе объясню.

— Ну, дела! — выдохнула потрясенная Ляля, забираясь в кабину.

Гаврюшкин открыл заднюю дверцу и взгромоздился на сиденье.

— Сдвинь кресло, я ж тут не помещаюсь! — недовольно сказал он Ляле. — Вечно кто вперед садятся, развалятся, как эти! А о людях, бля, не думают.

— Тебя то кто звал? — осведомился Норов, недовольно косясь на него в зеркало. — Иди, думай о людях, мыслитель.

— Тебя не спросил! — буркнул Гаврюшкин, захлопывая дверь. — Рули, нах!

Он перегнулся через заднее сиденье и заглянул в багажник.

— Бать! Да тут целый арсенал! Стволы, дубинки, е-анись! Где ж ты столько набрал?! «Бонжур», бля! Е. л я такие бонжуры с утра пораньше!

***

Весь перелет Норов думал лишь о том, откуда у Верочки и Ваньки, еще недавно являвших собой образец самых нежных отношений, вдруг взялось столько взаимной неприязни? Как могло дойти до такого безобразия? В такси он решил, что если Верочка сдаст Ваньку в полицию, то он заберет его к себе, а ее