Голос крови - Олег Юрьевич Рой

ничего узнать. Но к черту благодарность! Призрак может идти в туманную даль вместе со своим авансом. Потому что каждый – сам за себя.

И эта незнакомая девушка – тоже. Не-вы-но-си-мо.

Придется идти ва-банк.

– Ты моя сестра, – горло перехватывает, как от прыжка в ледяную воду.

Она смеется:

– И что, мне теперь полагается в духе индийских сериалов кинуться тебе на шею, завопить: «Какое счастье!» и разрыдаться? Забей.

Я теряюсь.

– В каком смысле?

– В прямом. Не парься. Моя мать давно в могиле, папашка, слава всем богам, тоже преставился, век бы его не знать. Но я как-то не парюсь по этому поводу. Я – вот она, а остальное меня не касается. Даже если мой папахен был и твоим тоже, ну и что?

– Как это – ну и что? – я спрашиваю, хотя понимаю, о чем она. Если каждый сам за себя, то и кровные связи не имеют никакого значения. Ты – здесь и сейчас, и какая разница, кто именно тебя когда-то зачал? Понимаю. Но – принять? Не могу. Да и не стараюсь, наверное. Да, каждый сам за себя, но должна же быть хоть какая-то граница! Если я – только здесь и сейчас, значит, мои мысли о мести бессмысленны? Та, что отняла у меня все, не заслуживает кары? Нет, «заслуживает» – это неправильное слово. Та, что отняла у меня все… ничего не отняла? Она не стоит моего внимания? Немыслимо. Невыносимо.

– Отойди от зеркала, – говорит она вдруг, но глаза ее направлены не на меня, а куда-то в сторону.

Я рефлекторно оглядываюсь, но вокруг – столики, немногочисленные посетители, зелень, за которой кое-где проглядывает синева. Какое зеркало?

По тонким губам скользит усмешка. Не высокомерная, почти сочувственная, но это еще хуже.

– Ты ищешь зеркало. Это же ясно. Раньше оно у тебя было, потом разбилось, а без зеркала тебе никак. Вот теперь, похоже, моя очередь настала. Так вот, не надо этого. Все это очень мило, очень забавно, но ничего не значит. Я тебе никто. Ферштейн?

От растерянности я нападаю – как загнанный в угол зверь:

– Я знаю, как тебя зовут.

Она смеется. Она вообще часто смеется. Как такое может быть? Что тут смешного?

– Меня зовут Джейн Доу Даже документ могу показать, – она машет в воздухе появившейся как ниоткуда темной кожаной книжечкой.

– Тебя зовут Аля, – упрямо говорю я.

– Вот как? Почему не Евстахия? Или Аннунциата?

Но я вижу, как в глазах сквозь насмешку и любопытство на мгновение проглядывает… я не знаю, как назвать то – или того? – кто на долю секунды проявляет себя. Словно оконный переплет смешного пряничного домика вдруг превращается в перекрестье прицела. И снова – нет ничего. Никакого прицела. Пряничный домик. Пестрый котенок, увлеченно играющий с клубками ниток. Такой лапочка! И не подумаешь, что коготки и зубки у него – как иголки. И с каждого капает тягучий, едкий мутно-желтый яд. Я почти вижу, как на чистых деревянных планках столешницы расползаются отвратительные коричневые пятна.

И понимаю, что все еще хуже! На мгновение, на долю секунды ее взгляд становится неотличим от того, который я иногда вижу в зажатом между двумя шкафами узком зеркале. Но этого ведь не может быть! Мы – да, но они-то точно не родственники!

И я бросаюсь в новую атаку. Это глупо, ведь мне не отпугнуть ее нужно, а совсем наоборот, но – бросаюсь:

– Ты не боишься, что я тебя сдам?

– Кому? Тому, кому позарез требуется найти тихую девочку Алю? И главное – что такое «сдам»? Ткнешь пальчиком – вот она? А я такая: вы что, спятили? По-аглицки, естественно. Потому как ни на каких других языках не шпрехаю. Компрене ву? Какая-такая Аля? Я Джейн Доу, гражданка маленького балканского государства, а завтра, быть может, гражданка Аргентины. Или, к примеру, Новой Зеландии. Как пойдет. И, прикинь, меня даже на ДНК-тесте не возьмешь. Потому что, как я уже сказала, никого не осталось. Как у Агаты Кристи. Читала про десять негритят? Нет, можно, конечно, и в могилках поковыряться, если кто особо не брезгливый, но что толку?

Почему мне и в голову не пришел этот чертов тест ДНК? А ведь это – отличная мысль!

– Но я-то вот, сижу напротив. И наша ДНК…

– И что? – перебивает она. – Допустим, тебе или еще кому-то удастся доказать наше родство. Ну так кто знает, от кого когда-то понесла твоя мама? Допустим, от того же, от кого и моя. И что?

– Я хочу знать о нем все.

На самом деле я хочу знать это самое «все» о ней, а вовсе не о нашем неведомом мне общем отце. Я хочу быть рядом с ней! Потому что у меня никого больше нет! Но разум еще не вовсе сдался под напором эмоций, и я упоминаю об отце. Это называется тактическое отступление. Это позволит выиграть хоть немного времени. Иначе… вдруг она сейчас просто уйдет?

– Я хочу о нем знать, – повторяю упрямо, но почти рассудительно. Ведь это же нормально – хотеть знать, кем был твой отец? Каждый человек согласится, что это заслуживает ответа.

Каждый. Но не она. Опять смеется, теперь с какой-то не очень приятной ноткой:

– Что возвращает нас к началу беседы. Забей. Поверь, он того не стоит. Мерзкий был персонаж. Не то родство, за которое стоит цепляться.

Она не назвала ни одного имени, не упомянула ни одной сколько-нибудь значимой реперной точки. Кроме «тихой девочки Али». Но это имя и так уже прозвучало. Я не понимаю.

– Но если тебе все равно… Ты же здесь?

Мне и в голову не приходило, в самых смелых мечтах не грезилось, что она вот так вот на меня свалится. Мое письмо осталось без ответа. А потом – телефонный звонок. Откуда она узнала номер? И не только номер. Допустим, город можно было вычислить по служебным пометкам почтовой программы. Я не умею, но, говорят, это возможно и даже нетрудно. Но, назначая встречу, она даже кафе выбрала не случайно: «Это же возле твоего дома, да?» И не удивилась, когда меня увидела, значит, знала, как я выгляжу.

Она смотрит на меня вполне дружелюбно. Так благовоспитанный юноша смотрит на старушку, которая просит помочь ей перейти через улицу.

– Мне интересно, – она пожимает плечами и, странное дело, жест, который должен выражать не то сомнение, не то недоумение, в ее исполнении становится утверждением, таким же, как издевательское «ферштейен?». – Не в том смысле, как ты думаешь, но интересно. Приключение.

– Приключение? – теперь я