Портрет - Сюзан Обри

задрапированная штора и папоротник. Они обнимали друг друга за талии. Лицо девушки слева показалось ей знакомым. Но вот что смущало: лицо девушки справа было вырезано. Под снимком – надпись и дата от руки: «Жанна и Изабель, июнь 1912».

С того момента, как была сделана эта фотография, прошло уже девятнадцать лет – но уже тогда молодая особа с этого снимка была похожа на портрет в гостиной: такие же темные волосы и глаза, тонкие черты лица, овальный подбородок, вот только в сияющей улыбке не заметно никакой печали. По всей видимости, Жанна была тесно связана с той, кого звали Изабель. Близкие подруги? А может быть, сестры… Но если они прекрасно ладили, чем объяснить вырезанное лицо?

Гувернантка погрузилась в раздумье. Фотография находилась в ежедневнике доктора Левассёра; вполне возможно, что он сам это и сделал. Какой же мог быть у него мотив? В этом поступке чувствовалось что-то злобное, желание уничтожить, разрушить… Ей пришло на ум предположение о любовной ссоре. Изабель полюбила Шарля Левассёра, Жанна узнала об этом и так разозлилась на сестру или подругу, что вырезала ее лицо; или Шарль влюбился в Изабель, она же отвергла его, и вот чем он с досады ответил… Еще один слой прибавился к и без того смутным тайнам этого дома и его обитателей, напоминавших вложенных одна в другую матрешек – на таких кукол в витрине универсального магазина в Сент-Эрмасе она обожала глазеть в детстве.

Возвращая фотографию в ежедневник, Клеманс вдруг осознала, что не знает, между каких страниц был вложен снимок, перед тем как вывалился. Сердце у нее забилось, руки взмокли. Доктор Левассёр наверняка это заметит. Он поймет, что кто-то входил к нему в кабинет и рылся в его вещах. Ей пришлось смириться и сунуть фото наугад, моля про себя, чтобы ее работодатель ни о чем не догадался.

Засунув ежедневник в самую глубину ящичка, Клеманс снова обвязала письма лентой, положила связку туда, откуда взяла, потом задвинула ящичек и заперла на ключ. Ключ приклеила за ящичком справа, приподняв его и почти вытащив, потом схватила оставленную на столе связку мадам Августы, взяла переносную лампу, в последний раз обвела комнату взглядом, убедившись, что ничего не забыла, и вышла. Осмотрелась в коридоре вправо и влево. Никого. Заперев на ключ дверь кабинета, она опустила связку в карман. Пока обошлось без неприятностей. Оставалось лишь вернуть ключи в комнату кухарки. Только бы все прошло как надо…

Клеманс с облегчением вышла на вторую лестничную площадку. Она остановилась немного передохнуть, вслушиваясь в звуки старого дома, потрескивавшего, точно старые кости, потом снова двинулась по коридору до спальни мадам Августы и зашла внутрь. По всей комнате разливался знакомый храп кухарки. Гувернантка подошла к стулу. Нескольких секунд хватило, чтобы водрузить связку ключей на пояс. Внезапно зажегся свет.

– Что вы делаете в моей комнате?

Похолодев от ужаса, Клеманс рассыпалась в извинениях и заплетающимся языком объяснила, что проснулась от какого-то шума в доме и в темноте просто ошиблась дверью. На лице мадам Августы появилось выражение, понять которое было невозможно – как и то, верит ли она в такое объяснение.

– Живо прочь отсюда! Если застану вас здесь еще раз – уж поверьте, я вам устрою, – пробурчала она.

Клеманс вернулась к себе полуживая. Она еще счастливо отделалась! В голове вертелись мириады вопросов. Она уж хотела было записать в дневник все, что ей открылось, но один только взгляд на часы заставил ее отказаться от своего плана. Уже был час ночи, ей следовало спать, иначе она может захворать из-за недостатка сна; а это последнее, чего бы ей хотелось. Она была больше чем когда-либо необходима Тристану.

Прежде чем провалиться в тяжелый сон, гувернантка думала о таинственной Изабель. Надо узнать, что ее связывало с Жанной. Она бессознательно чувствовала, что девушка с вырезанным лицом играла особенную роль в трагедии, развернувшейся в этих стенах.

ХХ

Суббота, 12 сентября 1931

Придя на кухню завтракать, Клеманс очень боялась пререканий с мадам Августой – та наверняка начнет упрекать ее за вторжение в комнату и поинтересуется, что она вообще делала там посреди ночи, но прислуга была занята – разводила огонь в печи и удостоила ее лишь сухого «здравствуйте». Гувернантка поела молча, благословляя свою счастливую звезду за то, что так дешево отделалась.

Поскольку у нее был выходной, а погода обещала быть прекрасной, Клеманс зашла за романом «Отец Горио», так и лежавшим на прикроватном столике, снова спустилась вниз и вышла в сад. Она удобно уселась на каменную скамейку, в тени липы. Мсье Ахилл окучивал клумбу.

– Повезло вам, мамзель Дешан.

– Мне? Повезло?

– Вы умеете читать. Это обогащает ваше представление о мире.

Клеманс поняла, что садовник неграмотный.

– Могу научить вас.

– Нужно все время посвящать мсье Тристану.

Во взгляде мсье Ахилла была такая напряженная сила, такое всеобъемлющее благоговение… Его привязанность к юноше превосходила обычное послушание простого лакея.

– Давно ли вы на службе у семьи Левассёр? – поинтересовалась она.

– С замужества мадам Жанны. Но еще до этого я был в семье Валькур.

Как и мадам Августа.

– Валькуры – это родители Жанны?

– Были, – ответил он грустно. – Они умерли в апреле тысяча девятьсот четырнадцатого. Матушка моя была служанкой у дедушки, Генри. А я, как вошел в года, когда можно уже и работать, всегда помогал матушке по дому. После ее смерти я продолжал прислуживать семье. Я был очень привязан к мадам Жанне и ее сестре.

Клеманс показалось, что перед ее глазами как будто разорвалось покрывало, обнажившее частичку истины.

– Так у нее была сестра?

Мсье Ахилл кивнул.

– Изабель, сестра-близнец.

Та девушка справа на фотоснимке.

– Что с ней сталось?

Садовник помрачнел.

– Всегда буду это помнить, тот июль тринадцатого года, я тогда вернулся на Гаити на похороны отца. А через месяц приехал обратно, сюда, и вижу – мадам Валькур плачет горючими слезами, прямо в гостиной. Мсье Валькур ходит совсем бледный, а глаза покрасневшие. Они мне и сказали, что дочка ихняя, Изабель, умерла от менингита за несколько деньков до того. Трудновато мне было поверить в такое. Ей и было-то едва девятнадцать, и всегда так переполнена жизнерадостностью…

Клеманс невольно ощутила живейший укол скорби. Девятнадцать лет – слишком мало, чтоб умирать. И снова у нее перед глазами возникли две сестрички, обнявшие друг друга за талии, и такая счастливая улыбка Жанны… А сейчас от них осталась только одна фотография. И кольцо.

Мсье Ахилл с удвоенной силой принялся полоть землю, словно искал в этом утешения.

– Мадам Жанна, то есть в