Смерть Отморозка. Книга Вторая - Кирилл Шелестов

ответа и, не получив его, прибавил с достоинством:

— Как видите, я с вами вполне откровенен.

— Но прямых доказательств моего участия в убийстве Камарка у вас нет, не правда ли? — возразил Норов, игнорируя скрытый призыв к взаимной откровенности, прозвучавший в словах Лансака.

— Нет, — с сожалением признал Лансак. — Но мы их ищем.

— Вы ищете то, чего не существует.

— Так утверждаете вы. Но если вдруг мы обнаружим какую-то связь между вами и месье Камарком, скажем, в его офисе вдруг окажутся ваши отпечатки пальцев, то это сразу поменяет ситуацию! Вы понимаете меня?

— Вполне.

Он все понимал.

***

В Петербург он уехал, не повидавшись с Анной. Через два месяца она прислала ему по электронной почте длинное письмо, в котором в очередной раз благодарила его за все, что он для нее сделал, и сообщала, что хотела бы уволиться, поскольку не видит смысла в продолжении своей работы, — высокооплачиваемый помощник ему сейчас не нужен. Его первым порывом было удержать ее, но горький опыт подсказывал, что жалость — скверный советчик в таких делах. Он ответил в нейтральном тоне, что не видит причин для столь решительного поступка; да, он переехал в Петербург, но разве они не могут оставаться друзьями? На это она резонно возразила, что дружить можно и без работы, а работать — без дружбы. Он уговорил ее принять зарплату за год в качестве компенсации, и некоторое время они еще обменивались поздравлениями и короткими записками, но после того как он узнал, что она вышла замуж за Гаврюшкина, он прервал переписку.

В Петербурге Норов ни с кем не сближался и жил очень замкнуто. Он не прикасался к спиртному, был умерен в еде, строго соблюдал посты. Он любил то особенное состояние отрешенности, почти ухода из мира, которое наступало на Страстной неделе, после изнурительного Великого поста. Каждое причастие было для него праздником, а Рождество и Пасха, к встрече которых он долго готовился, наполняли его особым глубоким ощущением радости, почти счастья.

У него не было женщин, хотя иные из тех, с кем он знакомился в клубе, на концертах и в театрах, проявляли интерес к нему и сами делали первые шаги. Он держался с ними галантно и весело, некоторым даже по привычке делал подарки и порой не дешевые, но дистанцию сохранял. Он дорожил своей чистотой не меньше, чем своей свободой.

Эта жизнь, простая и правильная, приносила ему успокоение и хотя бы временное избавление от гнетущего чувства вины, ставшего его хронической болезнью. Он по-прежнему много читал, особенно по экзегетике и истории раннего христианства, в основном — на английском. Другой темой, важной для него, была русская революция, навсегда похоронившая Россию Пушкина, Достоевского, Толстого и Чайковского. Он желал понять ее причины, дойти до истоков. Лучшие книги о ней тоже были написаны западными специалистами и многие оставались непереведенными на русский язык. Он состоял в переписке с двумя известными американскими профессорами, один даже присылал ему главы из своей будущей книги на отзыв; оба звали его в гости, он обещал, но все не мог собраться.

Он понимал, что, хотя и следует в жизни церковным предписаниям, вера его далека от православных канонов. Евангельские рассказы о чудесах, сотворенных Христом, вызывали в нем чувство неловкости. Все эти спорадические исцеления и окормления толпы казались ему мелкими, незначительными эпизодами, не соответствовавшими ни величию Бога, ни Его могуществу. Выставлять их в качестве в качестве доказательства божественного происхождения Иисуса означало, по мнению Норова, принижать значение Его миссии.

Рассуждение о вечной жизни как награде за земной подвиг было ему совсем чуждо и даже как-то оскорбительно. Настоящий подвиг совершается не ради награды, тем более, подвиг веры, — иначе это — не подвиг, а коммерческая сделка.

Он не просил о вечной жизни, он не стремился к святости. Ему хотелось жить просто и ясно, — так, чтобы нечего было скрывать, нечего стыдиться. Так он и жил, не боясь смерти, готовясь встретить ее спокойно и легко.

***

Норов потер ладонями усталое, заросшее щетиной лицо.

— Я, все-таки, пожалуй, выпью, — вслух пробормотал он.

Лансак ждал его реакции, ловил ее.

— Вам не по вкусу мои слова? — саркастически поднял он брови.

Норов на этот раз не стал бравировать.

— Совсем, — признался он.

Лансак издал самодовольный смешок.

— Я всего лишь делаю свою работу.

— Но от этого не становитесь приятней ни вы, ни ваша работа.

Лансак не обиделся.

— Не всем, месье Норов, не всем.

Норов открыл было холодильник, но Лансак его остановил.

— Минуточку, сначала мы должны все тут осмотреть.

— Пожалуйста, — недовольно буркнул Норов, отступая.

Лансак сделал знак Мишелю Дабо, тот неловко выступил вперед и взялся за дверцу.

— С морозильника начни, — посоветовал Норов.

— Почему? — спросил Дабо, оборачиваясь и глядя на него светлыми глазами со своим неизменным простодушием.

— Русские обычно там наркотики держат.

— В морозильнике? — тут же заинтересовался любознательный Пере.

— Чтоб не портились.

— Наркотики не портятся! — заспорил Пере.

— Еще как портятся! Становятся по вкусу противными, как французский кофе.

— Месье Норов опять шутит, — кисло заметил Лансак. — Продолжайте свою работу и не обращайте внимания!

Пере с усмешкой покачал головой и, обогнув стол, перешел к ящикам для хранения посуды. Он выдвинул верхний, с ложками, вилками и столовыми ножами.

— Склад холодного оружия, — пошутил он. — А я итальянский кофе пью. Мне он нравится.

— Ты и сам похож на итальянца, — заметил Норов.

— У меня испанские корни, — отозвался Пере. — Но очень дальние. А так я — француз, просто смуглый. Тут много с испанской кровью, Испания-то близко.

— Разве у нас плохой кофе, Поль? — вдруг спросил Эрик.

Первое впечатление, произведенное разоблачениями Лансака, уже развеялось, и он вновь потеплел к Норову.

— Отвратительный.

— Какой же ты пьешь?

— Вот этот, — Норов открыл коробку с капсулами, стоявшую возле кофе-машины. — Хочешь попробовать?

Эрик подумал.

— Ну, можно.

— Будешь? — спросил Норов у Пере.

— Не откажусь, — сказал тот. — Интересно же.

— Вы, месье Лансак?

Тот поколебался.

— Нет, спасибо.

Фермерам Норов предлагать не стал, но Мишелю сделал тоже, не спрашивая, и поставил на стол для всех блюдце с поломанным шоколадом. Пере отхлебнул и взял маленькую плитку.

— Вкусно! — одобрил он. — Дорогой, наверное?

— Хороший, — согласился Эрик. — Но я наш пью. В супермаркете покупаю. Привык уже. А такой я вообще только у тебя видел.

— Я французским кофе всегда русских угощаю, — сказал Норов.

— Им нравится?

— Нет, конечно.

— Зачем же угощаешь? — удивился Эрик.

— Чтоб больше не приезжали.

Эрик и Пере засмеялись.

— Не любишь русских? — спросил Эрик.

— Не вписываются в местный пейзаж.

— И кого же из русских вы в