Смерть Отморозка - Кирилл Шелестов

крупный, усатый детина. «Решала» начал что-то торопливо объяснять капитану на ходу, показывая бумаги, но тот, не слушая и не обращая на него внимания, продолжал свой путь.

–Товарищ майор,– сказал Норов, заходя с другой стороны.– Можно по личному вопросу?

–Я занят, не видишь, что ли? – не поворачивая головы, небрежно отозвался капитан.

–Десять,– произнес Норов коротко и тихо.

Капитан замедлил шаг и смерил Норова взглядом. Вид Норова был не самый презентабельный, но говорил он серьезно. Капитан покосился на «решалу» и машиниста; Рындин сообразил, что их присутствие не позволяло таможеннику начать серьезный разговор.

–Парни, отвалите на минутку, а?– обратился он к ним.– Дайте нам поговорить с начальником.

–Слышь, я тут уже двое суток торчу! – возмутился «решала».– А ты нахрапом лезешь!

–Не ори! – отрезал полковник, глядя на него сверху вниз.

–Что значит, «не ори»?!

–«Не ори» – значит, «засунь язык в жопу»!

В русских диалогах грубая сила всегда имеет преимущество.

–А че ты тут командуешь?! – вмешался машинист. Он был покрепче «решалы» и повыше ростом.– Развыступался, бать!

–Ну-ка, вси замолчали! – поднял голос капитан.

Машинист и «решала» сразу притихли. Капитан строго посмотрел на них.

–Вы що, особые? Правил не розумиете? Отделение – там. – Он показал на вагончик.– Идити и чекайте вместе со всеми!

«Решала» и машинист медлили. Им не хотелось упускать возможность пообщаться с капитаном с глазу на глаз.

–Я що, неясно выразился? – металл в голосе капитана зазвучал сильнее.– Тут вам не Россия, тут все по закону!

Те нехотя повернулись и поплелись назад к будке.

–Десять чого? – вернулся капитан к заинтересовавшей его теме.

–Десять тысяч долларов,– по-прежнему негромко, но отчетливо произнес Норов.

Капитан осмотрел его внимательнее. Затем оценивающе оглядел и полковника.

–А это – кто?

Лицо полковника напряглось, кажется, он готов был ответить с высоты своего прежнего чина.

–Он – со мной,– поспешно ответил Норов.

–Он – с тобой, а ты с кем? – проворчал капитан.– Имей в виду, мы тут взяток не беремо.

Эту назидательную сентенцию он произнес важно и почти по-русски.

–Я уже понял,– кивнул Норов.– Тут мне – не Россия.

Капитан усмехнулся.

–Двадцать! – объявил он.

–Столько нет!– возразил Норов.

–А скильки ти маешь? – поинтересовался капитан, вновь переходя на смесь русского с украинским.

–Четырнадцать,– ответил Норов наугад.

–А чому тоди тильки десять предлагаешь? – осуждающе покачал головой капитан. – Четыре затисниснути хочеш? Який жадный! Ладно, давай семнадцать!

* * *

–Останьтесь, не уходите,– попросил Жан-Франсуа Анну, которая все еще стояла, готовая уйти.– Мне почему-то легче в вашем присутствии. В вас есть нечто успокаивающее.

Анна опустилась на стул, не сводя с него круглых сострадающих глаз, влажных от слез.

–Мы с Кло знали друг друга с самого детства, – глядя перед собой медленно говорил Жан-Франсуа, будто припоминал забытую историю о ком-то другом, постороннем.– Она старше меня на год. Наши родители дружили, часто встречались, мы с ней играли, но она мне не нравилась. Она любила командовать, а мне не нравилось, когда мною командуют. К тому же вокруг нее всегда было много других детей и все ей подчинялись. Она с детства была очень красива, к ней тянулись и мальчики, и девочки, она считала это естественным… Со мной она обращалась как с ребенком: приказывала, отчитывала… Неподалеку от их дома был полуразрушенный замок, мы туда забирались, бродили там, знаете, темные подвалы, лестницы, все так таинственно…. Я очень боялся, а Кло – нет. Она обычно брала меня за руку и держала, чтобы я не пугался. Вела за собой и светила фонариком, но иногда вдруг его выключала… нарочно, понимаете?… Я вскрикивал в темноте, а она смеялась. Она не всегда бывала доброй…

Он прервался и отпил вина. Норов не перебивал.

–Можно я закурю? – спросил он.

–Конечно, – ответил Норов.– Сколько угодно.

–Я принесу пепельницу,– Анна поднялась.

–Не надо, не уходите, – попросил Жан-Франсуа.

Она кивнула и осталась. Он достал недорогие сигареты и закурил.

–Потом моему отцу предложили работу в Германии, и мы всей семьей уехали туда. Там я пошел в школу, а когда летом мы вернулись во Францию, Кло было уже 14, а мне 13… Она стала настоящей красавицей, за ней толпами бегали ребята из старших классов, все мечтали с ней встречаться. А она… Она меняла поклонников, появлялась то с одним, то с другим. В общем, кружила головы… Я как-то сильно робел в ее обществе, и от этого вел себя глупо, грубил ей… всякое такое… А сам тайком писал ей стихи, только никому не показывал. Ты понимаешь, Поль?

–Конечно.

–В общем, я тогда влюбился в нее, только не хотел в этом признаваться, даже самому себе. Злился, ревновал, не знал, как к ней подступиться, что сказать, что сделать…. Так прошел целый год, в этих глупых терзаниях… Затем отцу вновь предложили работу в Германии, на этот раз в небольшом городе рядом с Дрезденом. Я был даже рад уехать, а то совсем извелся. Там я начал встречаться с другой девочкой. Мы вместе занимались музыкой, я ей нравился… в общем… инициатива исходила в большей степени от нее. Но влюбленность в Кло не угасала, не стиралась… В консерваторию я поступал уже здесь в Тулузе, родители и младший брат еще оставались в Германии, они вернулись через год. Дедушка с бабушкой умерли, завещали отцу свой дом, тот, в котором он сейчас живет… Кло тоже училась в Тулузе, в университете, но мы с ней почти не виделись. Я был весь в музыке, очень много занимался, часами; сочинял музыку, принимал участие в конкурсах, а Кло… ее интересовали совсем другие вещи…

–Живопись? – предположила Анна.

–О, нет, совсем не живопись! – Он снова усмехнулся, показывая мелкие зубы.– У нее была своя компания. Вечеринки, ночные клубы, летом – прогулки на родительских яхтах, марихуана. Кло, конечно, была в центре внимания. Красивая, остроумная, богатая, она держалась королевой, все ее обожали, все добивались ее внимания. Я, понятное дело, презирал ее друзей… Так учил меня отец – не завидовать тем, кто получил деньги и жизненные блага без усилий, а презирать их. Я старался следовать его советам, не уверен, правда, что у меня всегда получалось… – Он смущенно хмыкнул.– Порой ведь тоже хочется и того, и другого… Особенно, без усилий… После второго курса меня как лучшего студента отправили на стажировку в Берлин, в консерваторию, на два года… Там я продолжал много работать, у немцев другая школа, чем у нас, там больше значения придается технике, а не эмоциям. Я старался,