Занавес памяти - Татьяна Юрьевна Степанова

нашим домой закажем. – Катя поняла мужа с полуслова: сначала надо купить товар у фермера, а уж затем лезть к нему с вопросами насчет давнего убийства. – Мы возьмем йогурты, творог, кефир. Молока, масла и мяса или фарша на котлеты и сыр ваш знаменитый. – Она выбирала по прейскуранту для свекра и сиделки. Уточнила дату и время доставки, указала адрес.

– Серебряный Бор? Вы у меня первые клиенты оттуда. На Патриаршие вожу, в Сербор не доводилось. – Хозяин фермы пристально разглядывал их. – Вы туристы? На отдых?

– Я в прошлом журналист, собираю материал для документальной книги про убийство в доме бакенщика в Кукуеве, в нем подозревался малолетний сын жертвы. – Катя сразу пошла ва-банк. Разу уж они заключили договор с Симурой Кэнином, грех не представить все дотошные расспросы в свете творчества и «будущей книги».

– Вы писатель? – Фермер заинтересовался. – Может, жена что-то ваше читала?

Катя скромно потупилась: чем ей похвастаться, если все проекты – пока лишь воображаемые фантомы? Но виду не подала.

– Вы помните события с убийством в доме бакенщика? – Гектор оплатил картой домашний заказ, их с Катей покупку и продиктовал номер телефона – по нему фермерский грузовик пропустят по его заявке через КПП в природный заповедник Серебряный Бор на их Третью линию, куда путь чужому транспорту закрыт.

И фермер выдал: мол, до сих пор помню… и нахожусь в шоке… А также сообщил сразу ценную информацию: покойник его бывший арендодатель. Обвинил недвусмысленно именно Серефима в убийстве отца. И внезапно добавил:

– Не дом бакенщика. Домом ведьмы зовется в народе хибара в лесу на Круче.

– Ведьмы? – Катя выказывала живейшее любопытство. – А почему?

– Не в курсе, связано вроде со страшилками про мать Геннадия Ильича. Он никогда не вдавался в подробности – понятно же. А мы с женой люди приезжие, мы ферму у него арендовали за два года до трагедии. Он сельским хозяйством не интересовался, в ферму просто деньги вложил, но пустил все на самотек. Мне потребовалось немало сил на выправление ситуации. Зато сейчас мы твердо стоим на ногах.

– Если нашим домашним понравятся творог, кефир и сыр, мы станем вашими постоянными клиентами, – пообещала Катя. – Ферма перешла к вам во владение после гибели Елисеева?

– Я ее выкупил у его компаньона. Он счел ее убыточной. Избавился. Здесь же надо вкалывать, навоз возить. Ему вся доля бизнеса Геннадия Ильича за пять пальцев на ладони досталась после похорон. У них, оказывается, имелся корпоративный договор. Я о нем и не подозревал. Геннадий Ильич вдобавок компаньону и задолжал много. Он ему доверял – они школьные товарищи с детства. И бизнес вместе крутили. Главный доход им приносила фабрика по производству торговых павильонов. Вы могли видеть ее с дороги, когда сюда поворачивали, в Лушево. И еще цех по изготовлению упаковки, но масштабы, конечно, не сравнить с фабрикой. Ферма всегда шла довеском. В голове до сих пор не укладывается поступок его сына-пятиклассника! Убийство! Он же его бил, резал и жег огнем. Причем мальчишка никогда не слыл психически нездоровым. Нормальный ребенок. Геннадий Ильич в нем души не чаял.

Катю в тот миг поразила словоохотливость их собеседника. В полиции от свидетелей порой слова не добьешься. Не желают рассказывать, общаться. Неужели писателю выдают сразу все на-гора? Облегчают задачу поиска информации. Или же имеется у хозяина фермы иная причина? Его деловая связь с потерпевшим очевидна. И он ее не скрывает.

– Насколько мы знаем, он в то лето забрал сына у супруги, они разводились, – осторожно заметила Катя.

– У Геннадия Ильича – второй брак. И снова не повезло мужику, – хмыкнул фермер. – Жена была намного моложе. Сынок – его поздний ребенок. Он с женой познакомился вроде у себя в офисе. Девочка после колледжа устроилась по протекции матери в их компанию. А мамаша ее с Геннадием долго раньше вместе работала, бизнес поднимала. Девчонка в девятнадцать забеременела, грянул страшный скандал. Мать ее рвала и метала. И Геннадий Ильич, несмотря на траур, вынужден был жениться на своей юной секретарше.

– Траур? – Катя сразу по прежней полицейской привычке уцепилась за вылетевшее «не воробьем» слово. – По кому траур носил Елисеев?

– По старшему сыну от первого брака, он его долго оплакивал. Я не знаю никаких подробностей. – Фермер замахал руками. – Все случилось еще до моей аренды фермы, месяца за два. Несчастный случай вроде, в Москве. Или еще что-то нехорошее. Сын его двадцатилетний погиб. А с первой женой они еще до его смерти горшок об горшок. Геннадий Ильич потерял единственного наследника. Он тогда начал троюродную сестру в свои дела вовлекать – дабы не уплыло нажитое из семьи. Траур держал долго по сыну, и вдруг здрасте вам: интрижка с дочкой своей подчиненной. Беременность… Женился он второй раз, может, и вынужденно, но ребенку радовался. Я же помню их вдвоем с мальчиком – видел неоднократно. Геннадий Ильич в свои пятьдесят с небольшим обрел вновь наследника. Он бы сынка у жены забрал после развода. Он начал ее от всего отсекать – от собственности, недвижимости, бизнеса. У них вроде даже брачный контракт имелся подписанный. По слухам.

У фермера пикнул мобильный.

– Мясо вам нарубили, – объявил он. – Антрекоты, стейки. Сумка-холодильник нужна? Купите? Запакуем тогда все в нее.

– Ой, замечательно! – искренне обрадовалась Катя.

Демонстрируя всем видом: аудиенция окончена, раз товар оплаченный готов к отгрузке, фермер вывел их из лавки.

– Милон Поклоныч! – крикнул он. – Забери заказ со склада и запакуй. Они сумку-холодильник берут с собой, загрузи им в багажник.

Приказ относился к пожилому работнику фермы в комбинезоне. Шаркая ногами, он вел через загон на цепи коричневого быка – морщинистого и первобытного с виду: гора мяса на коротких ногах, острые рога. Скотник привязал быка у поилки, защелкнул карабин, проверил. И засеменил к ангару-складу.

Катя посмотрела на Гектора, не вмешивавшегося в беседу, вроде рассеянно рассматривавшего ферму, коровник, пастбище, «симменталок» и мельком заглядывавшего в мобильник, где он одновременно что-то искал. Необычайно тихий Гектор Троянский. С чего бы?

Пожилой скотник вышел со склада с сумкой-холодильником.

– Милон Поклоныч, они смертью Гени-цыгана интересуются для книги документальной. Возьми себе на заметку по желанию, – вдруг крикнул с порога лавки хозяин фермы.

Катя оглянулась: «Геня-цыган»? Прозвище Елисеева-старшего? Но фермер уже скрылся за дверью лавки. Скотник медленно направлялся с тяжелой сумкой-холодильником к «Гелендвагену». Гектор открыл багажник, забрал у него груз.

– Отец, неужели не боишься своего страшенного Минотавра? – поинтересовался он.

– Как смеешь матерным словом непотребным нашего племенного быка позорить? – вскинулся тщедушный юркий Милон Поклоныч, блеснув очками. – Эх, протокол