999,9… Проба от дьявола - Юрий Гайдук

Все это в доли секунды пронеслось в голове Крымова, и он спросил то, чего не мог не спросить:

— А если не срастется?

— Думаю, — хмыкнул Кудлач, — что все-таки срастется.

Когда за Кленовым громыхнула дверь, а в замочной скважине тоскливым протяжным скрипом провернулся ключ, Крымов завалился на шконку и, засунув руки под голову, неподвижным взглядом уставился в мутно-серый потолок. Надо было хотя бы попытаться осмыслить и проанализировать столь неожиданное появление воронцовского пахана и тот непродолжительный разговор, который состоялся между ними.

Глава 9

Квартира, в которой жил бывший начальник аффинажного цеха Геннадий Жуков, довольно сильно отличалась от того «новорусского» жилья, что вознеслось островерхими крепостными башенками на Золотой улице, как прозвали в народе Воронцовскую набережную, где всего лишь десять лет назад в кустах сирени пели соловьи. Стандартная трехкомнатная «распашонка» в заводском долгострое, который был заложен с пуском завода, а сдан в эксплуатацию, когда в городе уже отгремела первая криминальная война по разделу сфер влияния и все тот же новострой уже не стеснялся захватывать все новые и новые участки под дворцы на крутом берегу реки Воронихи. Ярового уже ждали, и как только он нажал на коричневую кнопочку звонка, дверь тут же открыла невысокая молодая женщина, полнота которой резко контрастировала с нервным бледным лицом и лихорадочным блеском больших серых глаз.

— Даже не спросили, кто звонит, — улыбнулся Яровой, — а вдруг лихой человек?

— Да откуда у нас лихие люди? — отозвалась Жукова, заставив себя насильно улыбнуться. — Проходите.

— А детишки где? — поинтересовался Яровой, чтобы как-то завязать разговор.

— Гуляют, с бабушкой.

— Это ваша мама?

— Свекровь. С нами теперь живет. И ей вроде бы как легче после смерти Гены, да и я могу теперь на работу ходить.

Она говорила что-то еще и еще, и все это время словно жила какой-то раздвоенной жизнью. Впечатление было такое, будто слова — это ничего не значащие звуки, а мозг лихорадочно работал, пытаясь найти ответ на один-единственный вопрос: «Зачем? Зачем ты здесь?»

Движением руки, в котором проскользнула все та же нервозность, Жукова пригласила следователя в большую комнату — судя по обстановке, в «залу».

— Может, чаю? Кофе, к сожалению, закончился.

— Можно и чайку, — согласился Яровой, — тем более что кофе я не пью.

Она принесла из кухни, видимо, заранее приготовленный чай, две вазочки — с вареньем и печеньем, поставила все это на журнальный столик, наполнила явно гостевую чашечку из китайского фарфора.

— Угощайтесь.

Хрумкнув печеньем и отхлебнув глоток чая, Яровой удовлетворенно хмыкнул и вскинул на хозяйку дома внимательные глаза.

— Небось голову ломаете, с чего бы это я напросился к вам в гости. Как говорится, незваный гость хуже татарина.

Жукова вздрогнула.

— Зачем же вы так?

— Тогда простите, ежели грубо получилось, но разговор-то, как сами догадываетесь, непростой.

В ее лице что-то сразу изменилось. Оно вдруг стало похоже на каменную маску, и женщина так же негромко, но уже совершенно другим, жестким голосом произнесла:

— А о чем, собственно, разговор? Я не понимаю.

— Ах, Лариса Васильевна, — скорбно вздохнул Яровой, — все-то вы прекрасно понимаете, но что-то удерживает вас, чтобы раскрыться.

— В чем?.. — вспыхнула Жукова. — В чем раскрыться?

Ее голос набирал силу, и Яровой невольно сравнил ее с куропаткой, которая пытается отвести врага от своего гнезда с птенцами. В памяти всплыл телефонный разговор с Быковым и его слова относительно скоропостижной смерти Жукова: «Лыжник, мастер спорта по биатлону, никогда раньше не жаловался на сердце, и вдруг…» Стало понятно, что ничего лишнего она ему не скажет, если даже и знает что.

— В чем, спрашиваете, раскрыться? Да хотя бы в том, что именно заставило вас смириться со столь странной смертью мужа? — Он сделал ударение на слове «что», и было видно, как дрогнули ее руки. — Прекрасный спортсмен, лыжник, что уже само по себе говорит о его состоянии здоровья, и вдруг инфаркт. Простите меня, Лариса Васильевна, но в подобные роковые заморочки я давно уже не верю. Да и вы сами, насколько мне известно, довольно разумная женщина.

— Вот именно, что разумная, — вскинув на Ярового лихорадочно блестевшие глаза, произнесла Жукова. — Поэтому я просто не понимаю вас. Чего вы от меня добиваетесь, каких признаний? И этот ваш телефонный звонок с просьбой встретиться, ваше непонятное внимание к смерти моего мужа… Но если вы думаете, что именно он уводил с завода слитки, так это… так это…

Она замолчала и злым, испепеляющим взглядом уставилась на гостя.

— Именно этого, Лариса Васильевна, я и не думаю, — попытался успокоить ее Яровой. — А вот насчет того, почему вы не настояли на вскрытии, тогда как…

— Было медицинское заключение, — с непонятным вызовом в голосе бросила хозяйка дома, — и не верить ему я не видела оснований.

— И в то же время все основания были. Однако вы, вопреки всему разумному… — Это слово он произнес чисто интуитивно, и она купилась на него.

— А что вы лично, живя в своей Москве, считаете разумным? — взвизгнула было Жукова, однако тут же смогла взять себя в руки и уже на совершенно иной ноте едва слышно произнесла: — Простите… простите меня.

— Бывает, — вздохнул Яровой, поднимаясь с кресла. — Жалко, конечно, что разговора не получилось, хотя я очень на него надеялся.

— А зачем это вам?

— Чтобы дойти до истины.

— Истина в том, что Гены больше нет. Нет! А у меня на руках двое детей, которых еще растить надо.

— Возможно, вы и правы, и все же… Последний вопрос, и я ухожу. Кто-нибудь предупреждал вас, чтобы вы не поднимали шум вокруг смерти вашего мужа? Или кто-то угрожал… А может, обеспеченную жизнь посулил, если будете держать язык за зубами.

— Вы это о чем? — неожиданно сухим, спокойным голосом произнесла хозяйка дома и невольно оглянулась на дверь, словно испугалась, что сказанное столичным следователем может услышать кто-то посторонний.

И Яровой не мог не обратить на это внимания.

— Да все о том же, Лариса Васильевна. Не секрет, что именно Геннадий Михайлович более всех боролся на заводе с золотоношами, и эта его смерть, причем довольно странная смерть, не могла не вызвать целого ряда вопросов. Кстати, он болел чем-нибудь перед смертью?

Жукова молча кивнула головой.

— Но на сердце не жаловался.

— Не жаловался, просто простудился сильно, а потом… потом это страшное осложнение.

— И что, он лежал в больнице?

— Зачем же в больнице? Гена дома предпочитал болеть. А те уколы, что врач прописал, ему медсестра делала.

— А ему во время болезни с сердцем плохо стало или все-таки на излете?

— Пожалуй,