Виталий Гладкий - Последняя жертва "Магистра"

– А как это случилось?

– Я приехала из театра где-то около одиннадцати вечера. И застала бабушку в слезах: Джим был уже на последнем издыхании. Утром они как обычно гуляли – я еще спала. Бабушка говорила, что на прогулке Джим был скучен, поскуливал, дрожа как в лихорадке. Она подумала, что Джим просто замерз: на улице шел сырой снег, дул ветер. Потому они возвратились быстро. Бабушка накормила его теплой болтушкой с мясом, и Джим повеселел. А вечером…

– Ветеринара вызывали?

– Когда я приехала домой, уже было поздно – Джим скончался у меня на руках. А бабушка от растерянности не сообразила, пыталась лечить его домашними средствами. Да ветеринар и не успел бы приехать: все случилось в течение часа. По всем признакам, Джим отравился. Но чем? И когда?

– Может, на прогулке?

– Что вы… Я его приучила ничего не брать из чужих рук и не подбирать объедки на улице.

– И он держался? Все-таки животное…

– Я несколько раз проверяла. Отказывался от самых аппетитных кусков, которые по моей просьбе разбрасывали на пути знакомые.

– Значит, на улице отравиться не мог… Странно… – пробормотал себе под нос Дубравин.

– Что вы сказали?

– Я? Да нет, это… До свидания, Ариадна Эрнестовна! К Модесту Савватиевичу майор приехал вечером. Он хотел узнать, где находился Крутских, когда у Ольховской были уворованы драгоценности.

Нельзя сказать, что посещение и расспросы Дубравина понравились старому ювелиру. Но он не обиделся, по крайней мере сделал вид, что полностью согласен с майором в необходимости подобных справок для следствия и что это вовсе не бросает тень на его доброе имя. Выглядел Модест Савватиевич неважно, как он объяснил, немного приболел. Держался как-то скованно, разговаривал нехотя, что при его бойком жизнерадостном нраве было весьма странным.

Крутских заверил майора, что в тот вечер он, как обычно, был дома и разыгрывал шахматные эпизоды. И, как всегда, допоздна. Но подтвердить его заверения некому. А порасспросив соседей Модеста Савватиевича, майор узнал, что тогда старый ювелир во второй половине дня куда-то уходил из дому. А вот когда возвратился, никто не видел. Мало того, они обратили внимание, что в квартире Крутских с вечера горел только ночник. И это было для них необычным, так как Модест Савватиевич любил много света, и, едва начинало темнеть, включал люстру.

"Совпадение? Можно ли верить соседям? – размышлял Дубравин по дороге домой. – А Крутских? Было это и недавно, и давно. Смотря как повернуть… Для меня тот вечер – дата памятная. После заявления Ольховской. А для Модеста Савватиевича – если, конечно, он не темнит – обычный. Многие забывают, что делали вчера, позавчера. А тут… Дни бегут… Соседи… В их ответах было чересчур много "кажется", "как будто". За точность никто поручиться не мог. Поди разберись… И все-таки, Модест Савватиевич, еспи судить строго по канонам криминалистики, алиби ваше, мягко говоря, вызывает некоторые сомнения…".

Отступление 2. "КОРОЛЬ" ОДЕССКИХ ЮВЕЛИРОВ

Ювелир Содомский был невысок ростом, тщедушен телом, но упрямства и силы воли ему было не занимать. В детстве он попал под карету, и сломанная левая нога плохо срослась: Содомский довольно заметно хромал. Ему не было еще и тридцати лет, когда он стал одним из выдающихся мастеров ювелирного дела в царской России.

В Гловск ювелир попал совершенно случайно и не по своей воле. Необузданная фантазия и тщеславие, которые как-то не вязались с внешне меланхоличным человечком, небрежно одетым и вечно простуженным, принесли ему массу неприятностей и сомнительного свойства славу, шагнувшую даже за рубеж

А началось все с того, что Содомский решил доказать свою гениальность в ювелирном деле весьма необычным способом. До 1908 года он жил в Одессе (где и родился). Однажды к нему заявился некто фон Заксе, немец по происхождению, международный авантюрист по призванию, и предложил выгодный гешефт. Дело в том, что за границей резко возрос интерес к славянской старине, особенно к скифским сокровищам, которые "стараниями" грабителей могил скифских царей стали появляться на международных аукционах и стоили там бешеных денег. Он-то и предложил Содомскому изготовить подделки, да так, чтобы ни у кого не возникло сомнений в их подлинности.

И Содомский согласился. Нельзя сказать, что только из-за денег: ювелир был горд, принципиален и на сделку с совестью даже весьма солидная сумма, предложенная ему за работу господином фон Заксе, подвигнуть его не могла. Но этот коварный пройдоха зацепил самую больную струнку в душе Содомского: в конце разговора он высказал сомнение в способности ювелира выполнить работу так, чтобы, как говорится, комар носа не подточил – чтобы подделки нельзя было отличить от настоящей старины.

Содомский долго молчал, а потом только и сказал: "Они будут лучше подлинных…" И это означало, что договаривающиеся стороны пришли к полному согласию…

За месяц каторжного труда ювелир изготовил золотую тиару скифского царя, украшенную драгоценными камнями, и два ритона.

Возможно, Содомский так никогда бы и не узнал о дальнейшей судьбе своих "произведений", не попадись ему на глаза в одном из журналов фотографии скифских сокровищ, приобретенных Лувром, где среди всего прочего красовалась и его тиара. Сумма, которую всемирно известный музей уплатил за нее, ошеломила Содомского. Ему бы промолчать, ан нет, взыграло честолюбие. И ювелир поехал в Париж, где вскоре разразился "скандал века", как называли признание Содомского в авторстве тиары газетчики.

Правда, ему сначала не поверили, несмотря на то, что он представил свои эскизы, рисунки подделки и состав золотого сплава, из которого отливал тиару и над которым очень долго бился. Тогда Содомский, чтобы доказать свою правоту, закрылся в гостиничном номере и за неделю изготовил другую тиару, которую нельзя было отличить от приобретенной Лувром. Сомнения у экспертов отпали, Лувр в горести подсчитывал убытки и пытался отыскать "владельца" тиары фон Заксе, который, конечно же, не поспешил дать свой адрес, а Содомский на гребне славы вернулся в родную Одессу, где его чествовали как национального героя и где прозвали "королем" ювелиров.

Но все в жизни преходяще, а слава – в особенности, в чем не преминул скоро убедиться и Содомский. В начале, после триумфального возвращения из Франции, заказы на украшения посыпались как из рога изобилия. Содомский работал, словно одержимый, сутками. Все казалось ему в розовом цвете: жизнь была прекрасна и наполнена главным ее содержанием – любимой работой – до краев. Однако вскоре французские власти, которым так и не удалось разыскать господина фон Заксе, обратились к России с настоятельным требованием возместить убытки, понесенные Лувром по вине "национального героя" и "короля" ювелиров Содомского, который теперь уже фигурировал как главный злодей и инициатор обмана. И пришлось Содомскому по совету бывалых людей покинуть дорогую его сердцу Одессу и удариться в бега во избежание больших неприятностей. Так Содомский оказался в богом забытом Гловске, где купил небольшой домишко и по-прежнему занимался ювелирным делом, что позволяло "королю" ювелиров кое-как сводить концы с концами

…В мастерской Содомского в утренние часы царил полумрак – ювелир был бережлив и экономил на чем только мог: электрическое освещение для него было роскошью, а свечи и керосин, по его уразумению, стоили немыслимо дорого. Поэтому два его подмастерья, которых он взял на выучку и которым вечно "забывал" платить даже ту мизерную плату, за которую они к нему подрядились, коротали время у замерзших окон, дожидаясь, пока рассветет, чтобы можно было хоть что-то видеть в этой полутемной клетушке.

– Модя, кто-то приехал… – вполголоса обратился один из них, рослый малый в безрукавке, отороченной свалявшимся заячьим мехом, к другому, низенькому, коренастому, с круглой, как бильярдный шар, рыжей головой.

Рыжеволосый потер оконное стекло, оттаивая лед, и припал к образовавшемуся прозрачному пятнышку.

– Ого! Выезд-то, Жорка, выезд каков, а! У-ух… Царский. Кони – звери. Кто бы это мог быть? Так рано…

Заскрипела входная дверь, и в мастерскую вошла закутанная в меха старуха. Неуверенно ступая мелкими шажками и касаясь рукой стены, она подошла к подмастерьям и спросила, шепелявя:

– Ювелир Шсодомшский, проше пана, кто ештем?

– Один момент, ясновельможная пани! – рыжеволосый Модя постучал в некрашенную дверь, которая вела в личную мастерскую ювелира, куда тот подмастерьев не допускал. – Господин Содомский! – позвал он. – Извините-с, но к вам пришли…

За дверью послышались покашливание, шорох шагов; что-то упало, звякнув. Наконец дверь отворилась, и Содомский, одетый во все черное, склонился перед старухой в глубоком поклоне, предупредительно вежливом, но с большой долей гордого достоинства: он сразу узнал раннюю визитершу.