Убийство номер двадцать - Сэм Холланд

Единственная уступка выходному дню – отсутствие галстука и расстегнутый воротничок рубашки, открывающий тощую шею. Тут Адам сознает, что сам он все в той же одежде, что и в субботу вечером, – в рубашке и джинсах, теперь противно липнущих к коже.

– Не думал, что вы еще здесь, шеф. – Адам кладет пирожок обратно на стол, после чего передумывает и выбрасывает его в корзину для бумаг.

– Погряз в бюрократии полицейской службы. В том, от чего тебя берегу. Бумажки, бумажки, так их… – Марш делает паузу. – Есть какие-нибудь приличные зацепки?

– Пока что нет, шеф. Я сразу скажу, когда что-нибудь появится.

Марш и сам это знает. Адам работает под его началом уже довольно давно и хорошо знает правила игры. Поэтому остается лишь гадать, зачем начальник на самом деле здесь. Тот смотрит в пустую штабную комнату, на черные буквы на белой доске, брюзгливо поджав губы. Такой нехарактерно молчаливый.

– Тебе стоит пообщаться со старшим детективом-инспектором Эллиотт. – Марш произносит это тихо, по-прежнему отвернувшись.

– Простите, шеф?

Он поворачивается к Адаму, лицо его мрачнеет.

– Позвони Каре Эллиотт.

Адам хмурится.

– Мне уже приходилось расследовать убийства…

– Только не множественные…

– Я знаю свое дело.

Марш сурово смотрит на него.

– Тебя нужно подготовить. Ко всему, что в результате может повалиться тебе на башку. И Кара может это сделать.

Адам усмехается.

– Потому что для нее все так удачно сложилось?

– Именно потому, что для нее все так удачно сложилось! – резко парирует Марш. – Кара на собственном опыте убедилась, чем может быть чревато подобное расследование. Я хочу, чтобы ты был к этому готов. Поскольку я ни в коем случае не хочу, чтобы нечто подобное вновь произошло в зоне моей ответственности. Ты меня услышал?

Адам кивает.

– Позвони ей, – заканчивает начальник отдела и быстро уходит в свой кабинет.

Бишоп смотрит ему вслед; тон Марша его задел.

– Прекрасно, – бормочет он себе под нос. Да, он позвонит старшему детективу-инспектору Каре Эллиотт… Но только лишь для того, чтобы точно знать, чего не следует делать, когда запахнет жареным.

* * *

Я всегда долго наблюдаю за всеми ними сквозь оконные стекла – эти яркие диорамы счастья и радости. Смотрю, как они готовят обед, целуют своих жен, разговаривают со своими детьми… Я знаю их как облупленных.

Вижу все их прегрешения, все их лицемерие. Изъяны и пороки, которые они пытаются скрыть.

Я вижу их.

Но они меня не видят.

Ночь нынче холодная. Ветер пробирается сквозь одежду, вызывая дрожь. Но мне нужно быть здесь. Останавливаюсь у окна. Занавески чуть раздвинуты, и сквозь щель видно, что она там, на своем диване. Смотрит в полном одиночестве телевизор, рядом – бокал вина. Вид у нее вроде умиротворенный.

Я не хочу этого. Чувствую укол сожаления. За то, что вскоре должно произойти. Мой «призрак в машине»[8] абсолютно реален. Это моя ненависть, мой гнев, моя желчность. Мое тело не хочет убивать, но я знаю, что надо. Потому что у меня есть цель. Впервые в своей жизни я являюсь частью чего-то особенного.

Пока стою на тротуаре, мимо проходит какой-то мужчина. Дружелюбно приветствует меня, когда его собака обнюхивает мою ногу, но я узнаю этот взгляд. Мне нужно уходить. Немного отхожу, дожидаюсь, пока он не скроется из виду, а затем сворачиваю в переулок за ее домом. Я хорошо знаю этот район. У всех участков есть ограды с калитками. Калитка передо мной ведет в садик с двориком за домом и к двери, которую она не запирает. К окнам, которые можно распахнуть одним движением руки.

Калитка тоже незаперта. На участке нет автоматически зажигающихся охранных фонарей, способных обескуражить меня своим внезапным свечением. Я медленно иду по ее лужайке.

Заглядываю к ней на кухню. Оставшаяся от ужина пустая тарелка сдвинута в сторону. Бутылка красного ждет второго бокала. Я не могу заглянуть в гостиную, где она сидит, но хорошо представляю, как от нее пахнет, какова она будет на ощупь. Мягкость ее кожи, сладость ее духов…

И сколько времени ей потребуется, чтобы умереть.

Кладу пальцы на ручку задней двери. Медленно нажимаю вниз – та поддается. Это еще один знак. Что она – это то, что надо.

Открываю дверь и прислушиваюсь – она смеется над чем-то увиденным по телевизору.

Я чувствую свое всемогущество. Свою силу. Переступаю через порог.

Захожу в кухню и закрываю за собой дверь. Осторожно продвигаюсь по темному коридору. Уже останавливаюсь у двери в гостиную, но тут слышу какой-то шум. К дому подъехала машина – ее мужчина. Представляю, как она с улыбкой поднимает на него взгляд. Приветствует его поцелуем и объятиями. Восторженный прием, которому я завидую каждой клеточкой своей души.

Поворачиваюсь, не желая отказываться от задуманного, и поднимаюсь по лестнице. Направляюсь к открытой двери.

Это спальня. Кровать застелена, и я смотрю на тумбочки по обеим сторонам от нее. На одной – две книги в мягкой обложке: исторические романы. Пара очков и ингалятор. На другой – еще одна мятая книжка карманного формата, корешок продран, розовая обложка. Это ее.

Подхожу к ее половине кровати и беру подушку. Подношу ее к лицу и глубоко вдыхаю. Теперь уже я точно знаю, что она – это то, что надо. Ее жизнь – эта прекрасная жизнь, которую она ведет, – заставляет меня сгорать от зависти. Я хочу всего того, что есть у нее. Любви. Душевного спокойствия. Семейного счастья. Я хочу этого.

И я все это получу.

Под подушкой лежит коротенькая женская маечка. Тонкая, кружевная. Нежная. Растираю мягкую ткань между пальцами, представляя, что это ее кожа. Совершенная, незапятнанная.

В кармане у меня нож. Простой перочинный нож, но длинный и острый. Легко прячется, быстро извлекается и пускается в ход. Я знаю, что на нем есть кровь и других. Тех, кто показал себя недостойными. Но я знаю, что она не такая. Когда придет время, я сделаю ее последней. Именно так, как она и заслуживает.

Приставляю кончик лезвия к легкой ткани маечки – он легко прокалывает ее. Осторожно проталкиваю его дальше. Чувствую, как она рвется, и представляю себе, что это ее кожа, ее плоть. Провожу ножом вниз, и волнующее чувство предвкушения сдавливает мне горло. Это вожделение, но не грязного плотского сорта. Это нечто гораздо более фундаментальное. Это потребность, таящаяся где-то в самой глубине моей души. Опускаю нож до конца, думая о разорванной коже, о текущей крови.

Слышу крик с кухни. Мужской голос. Спешу к двери спальни и осторожно смотрю вниз по