Эльмира Нетесова - Закон Тайга

—  А что? Я к нему за отчетом пришел, который мы завтра в область должны выслать. Повторную сверку хотел я сде­лать. А бумаги у Тольки были. Я - к нему. Открываю дверь, и что бы вы думали? На полу валяются пьяные мужики. Все обрыганные, в доме от табачной вони не продохнуть. Я ни одного не растолкал. Спят как дохлые. Я - в сарай. Глядь: лестница к чердаку приставлена. Я туда. Вижу, мех этот скот в мешки заталкивает. Никого не ждал. Я как гаркнул, он при­сел. С испугу. Все уговаривал не сдавать его влаетям. Я б и не сдал, если б столько народу из-за этого не полегло. Целая милиция сгорела. А людей! Больше десятка! Нельзя без нака­зания такое спускать!

—  Молодец, Иван Степанович! - похвалил Кравцов и спро­сил: - А вы уверены, что именно тот мех прятал на чердаке Шомахов?

—   В этом, батенька, я не могу ошибиться. Это мой хлеб, моя работа. Я его и по виду, и по запаху определю. Он же еще невыделанный, жирком пахнет, тайгой отдает. Это после обра­ботки улетучивается. А теперь... Да чего мы долго говорим, пой­демте, покажу, - предложил охотовед.

—  Завтра он с вами займется, - кивнул Кравцов на следо­вателя.

—  Ему? Ну что ж... Только вы... того, под расстрел не засу­дите дурака. Молодой еще. По глупости отмочил. Не ведая, что сотворил. Без отца он рос...

—  А им-то что? - горько усмехнулся Шомахов и, подумав, добавил: - Сам высветил, теперь поздно выгораживать...

—  Молчи, сопляк! Заткни уши! Не для тебя говорю, вошь голожопая! - побагровел охотовед. - Селом его растили. Со­обща. Выходит, все вместе просмотрели. Все и виноваты. Да еще тот, какой, брюхатую бабу бросив, ни разу не вспомнил про сына. Вот и раскиньте на каждого. За последствия. Их уга­дать никто не мог. А пацан путевым мог стать. Он не-

ог л пьющий. И работяга! В деле нашем - разбирается.

— Да уж это видно! - хохотнул Ефремов, оправившийся от смущения.

—  Чего видно вам? Мех он и есть мех! На него у всех глаза горят и руки чешутся. Сколько людей на нем шеи себе сверну­ли и жизнями поплатились. Жадность, алчность подвели. И па­цан наш оступился. Ничего мудреного в том нет. Я про то, чтоб судьбу ему не изломали, не отняли бы жизнь. Чтоб понял он, что ему доверено тайгой и людьми, теми, кто там, на снежных тропах, рискуя жизнью, пушняк добывает. У них воровать - грех. Вот за это накажите. Но не забывайте, что случай этот - первый в жизни, - умолк Иван Степанович.

—  Он что же, даже не пытался вырваться, убежать от вас? - удивился Ефремов.

—   Куда, как сбежать? Да нет! Такого быть не могло. Ну, провинился. Сам не отрекается. От этого не сбежишь. Мы в селе так растим детвору: виноват - исправляйся. А вырывать­ся, убегать, такого не было. За то побить могли бы, - усмех­нулся старик.

—  Зачем тебе столько меха? Кому его продать собрался? Иль с фартовыми законтачил? - спросил Кравцов.

—  А при чем фартовые? Я сам украл. В институт поступить хотел. Лесного хозяйства. А это - пять лет. Мне некому было бы помочь. Вот и хотел приварок к стипендии. Чтоб с голоду не сдохнуть. Да у матери трояки не клянчить, - покатились слезы по щекам Шомахова.

—  В другую науку теперь определим. Туда, где больше про­будешь. А то, ишь, за государственный счет решил образование получить. Воровством не разбогател никто. Да и к чему таким образованность? - прищурился Ефремов.

—  Это как так? Конечно, учиться ему надо. Но дурак, что не сказал. Мы его за счет госпромхоза выучили бы. Доплачива­ли бы. Ведь без отца рос, говорю вам. Вот и хотелось нос уте­реть всем. Только это делается не так. Честно. Язык не взаймы взятый. А теперь что утворил? - топтался Иван Степанович.

—  А где б ты этот мех продавал? - спросил Кравцов.

—  В Южном - на барахолке. По одной думал. Чтоб на все пять лет растянуть, - вытирал Шомахов мокрый нос.

—  А поймали бы? Неужели не боялся? Тебя воры на базаре убить могли. Ведь этот пушняк они добыли! Ты у них украл! Знаешь, что за это они с тобою сделать могли? Ведь за этот мех фартового убили, - не сдержался Ефремов.

Глаза парня стали квадратными, лицо побледнело.

—  Тебе в зоне, если узнают, не выжить. А ты - на барахол­ку! Да с тебя самого шкуру снять могут, - говорил Ефремов. И продолжил: - А фартовых тебе не миновать. Осудят за воровство. И отбывать придется с ворами. Там не отмажешься. В их лапах не такие раскалываются. Так что тяжко будет тебе...

Шомахов молчал. О чем-то напряженно думал.

—  До утра в кладовке у меня посидишь. А первым поез­дом в Поронайск увезут тебя, - сказал Ефремов.

Когда он закрыл Шомахова в кладовой и вернулся, Иван Степанович сказал хмуро:

—  Вы что, всерьез хотите его судить?

—  А разве такое бывает иначе? - не понял Ефремов.

—  Я привел его попугать. Даже не думал, что всерьез вы хотите его законопатить. Иначе и не подумал бы привести. Да еще своими руками. Ошибся мальчишка. А в последствиях - не виноват. То уж ваши перегнули, перестарались. А из Толика мы мужика дельного вырастим. Тюрьма ему ума не даст. Вко­нец спортит, сломает, настоящим вором сделает.

—    Теперь не нам с вами решать, что с ним будет. На это другие люди есть, пусть займутся, - ответил Ефремов равно­душно.

— Отпустите на поруки. Мне. Я за него отвечать буду. Весь госпромхоз, - просил охотовед.

—  И это не в моей компетенции. Спасибо вам за помощь в поимке вора. Но не более, - осек участковый.

—    Шомахов безусловно подлежит задержанию. Я уже выпи­сал постановление, - встал из-за стола милицейский следова­тель.

— Люди! Вы же сами мужики! Отцы небось. Иль ваши сы­новья не ошибались? Зачем мальчишку губить? Выпустите! Не сбежит он, - просил Иван Степанович.

—  Я не могу приказывать следователю, которому передал дело. К тому же он не нарушает закона. Дальнейшую судьбу Шомахова решаем не мы - суд. А если бы вы укрыли его от следствия, то пришлось бы и вас привлекать к уголовной ответ­ственности. За укрывательство. Следствие и суд учтут все. И сказанное вами. Вам еще придется давать показания следовате­лю. Там и скажете обо всем, - встал Кравцов, собираясь ухо­дить.

Иван Степанович выскочил в дверь, ругая себя за случив­шееся.

—  Провинция. Никакого понятия о законе. Вот что такое безграмотность. О ней я и говорил, - ухмылялся Ефремов.

—  Зато и ваши грамотеи отличились. Перепились вдрызг, едва на порог ступив. Забыли обо всем, что поручено было. Стыд!

— За это я с них спрошу. Даром не сойдет, - пообе- щал участковый.

—  Хорошо, охотовед увидел. А ведь успей Шомахов пере­прятать, век бы не нашли концы. И получили бы висячку - нераскрытое преступление. И кто знает, что потянуло бы это дело за собой, - возмущался Кравцов. - Вот об этом Дорофе­ева стоит поставить в известность. Чтоб не только образован­ных, а и обязательных, добросовестных людей сюда посылал. Без скидок на провинцию...

—  Неприятность мне причинить хотите. А за что?

Из кладовой донесся шум: грохот падающих ящиков.

—  Что там? - рванулся Ефремов к двери, опережая Игоря Павловича.

Шомахов повесился на брючном ремне. Продел конец в крюк, где прежние хозяева вешали окорока.

Мальчишка хорошо знал, как делают охотники петли на зве­ря, и воспользовался нехитрой наукой. Иного выхода он не уви­дел. В кладовой было слышно каждое слово, сказанное в доме.

—  Скорее, может, откачаем, - вытаскивал Ефремов парня из петли.

Кравцов, едва глянув, сказал тихо:

—  Уже бесполезно. Он и впрямь был бы неплохим охото­ведом...

Утром, когда село еще не проснулось, покойного повезли в Поронайск. Тело билось о борта машины. И Кравцов поневоле оглядывался назад. Казалось, что парень жив и вот-вот выско­чит из машины, использует свой последний шанс удержаться в жизни. Ведь она только начиналась...

На душе Игоря Павловича было тяжело. Обреченность... Она и стала причиной смерти. Не думал Кравцов, что хлипкий с виду парень способен на такое. Видно, жила в нем совесть и, несомненно, страх перед будущим толкнул на такую развязку. Но даже Ефремов, уж на что наглец и циник, до самого отъезда Кравцова не смог прийти в себя...

Игорь Павлович вздрогнул. На очередном ухабе рука по­койного, казалось, ухватилась за борт машины.

Кравцов сжался. Ему почудилось, что Шомахов бежит ря­дом с машиной, стараясь обогнать ее, увидеть свое недожитое, глянуть в глаза своей судьбе, оборвавшейся ночью и оставшей­ся позади машины в Трудовом. Седым мальчишкой на обочи­не, со щеками, мокрыми от слез.

Некому его понять, пожалеть. Никто не погладил его по голове. Не ввел в свой дом. Его ни разу не назвал сыном никто из мужиков. И плакала судьба - брошенной сиротою. Умереть, как человеку, и то не довелось...

Кравцов не знал и не слышал, как селяне злым матом кры­ли его в этот день в Трудовом. С милиции, мол, что спро­сишь, она всегда была и останется мусориловкой, там никогда не работали люди. А вот прокуратуре - верили. Теперь и она скурвилась.