Синдром усталости - Владимир Николаевич Моргунов

должна была дожидаться служебная машина, но какое-то смутное воспоминание остановило его. Автомобиль уже был сегодня утром… Да, вроде бы микроавтобус. Он, Канищев, видел его только изнутри: сидел там, а какие-то люди задавали ему вопросы. И он отвечал им.

Загулявший мужик, очнувшийся и обнаруживший, что милашка-попутчица куда-то исчезла, а вместе с ней исчезли сто тысяч рублей, которые он хранил во внутреннем кармане пиджака, к тому же исчезли и пятьсот долларов, которые он хранил еще глубже — этот мужик испытывал куда меньшие отчаяние и тоску, которые испытывал сейчас Канищев.

Кто его расспрашивал? О чем? Ах, это, наверное, “скорая” была, “неотложка”. Верно, этакие, смахивающие на детские игрушечные машинки своей яркой раскраской и мягкостью линий микроавтобусы с надписью “Deutsche Rotem Kreuz” — они в последнее время в изобилии появились на улицах Москвы.

Ладно, “неотложка”. Ему стало плохо, кто-то нашел его здесь, позвонил, за ним приехали и повезли… Куда повезли?! Опять сюда, в парк? Или сейчас такое может случиться — пострадавшего высадят из роскошного микроавтобуса “скорой”, если у него не окажется денег?

Нет, чтобы с ним не случилось за этот час, надо возвращаться домой. Поднявшись со скамейки, Канищев ощутил в напряженном трицепсе правой руки слабую боль и жжение.

Ни фига себе! Да ведь ему и в самом деле втыкали туда шприц. Канищев ощутил еще большую тревогу, чем прежде, и поспешил к дому. Перед домом знакомого черного “Мерседеса” не было, зато стояла чья-то черная “Волга”. Что и говорить, дом населяли люди с весом, с положением, так что, возможно, кого-то и стал возить на службу этот автомобиль — номера на нем служебные, Канищев в силу выработанной тренировками наблюдательности в первую очередь обратил на это внимание.

Поднявшись на лифте к себе на шестой этаж, Канищев повернул ключ в замке своей квартиры и сразу же почувствовал, что внутри есть еще кто-то, кроме жены. То ли запах посторонний, то ли еле различимый звук мужского голоса, то ли вообще пресловутое шестое чувство, а только Канищев сразу осознал: в его квартире находится мужчина.

Хвататься за несуществующий, точнее, отсутствующий пистолет смысла не было, поэтому Канищев, преодолев в три больших шага прихожую, заглянул в гостиную. Двое мужчин, с виду официальные, в одинаковых, как показалось Канищеву, темно-синих плащах-пальто, сидели на стульях в позах, которые сразу его насторожили. В следующую секунду Канищев понял, почему насторожили: это были позы, позволяющие не просто вскочить со стула, но уже в следующую долю секунды иметь возможность прыгнуть, броситься, схватить кого-то, парировать удар.

— Андрей Иванович, — один из мужчин заметил его появление сразу, как и подобает профессионалу. — Мы вас ждем.

— Позвольте полюбопытствовать, кто вы? — сдержанным тоном произнес Канищев.

— Я — полковник Тарабрин, а это, — он кивнул на другого, помоложе и покрупнее, — капитан Рохлецов. Мы из службы инспекции ФСК.

Канищева охватило ощущение смертельной опасности, все события сегодняшнего утра обрели вдруг неумолимую логику, все увязалось, все объяснилось. Оставалось только пройти в ванную и… На этом “и” Канищев остановился. Процентов восемьдесят пять вероятности, что они его раскрыли. Да, он их недооценил, считал, что ФСК — ведомство чисто декоративное. Поэтому сам давно ушел в Главное управление охраны. В контрразведке чекистов со стажем, вроде него, осталось меньше половины состава, а молодое пополнение хуже бывших детей “слуг народа”, то есть, из семей высшего партийного руководства. Тех попросту отстраняли от серьезных дел, предоставляя им возможность проедать и пропивать достаточно щедрые командировочные в валюте — тогда их служба называлась “длительной загранкомандировкой” — и получать солидные оклады, регулярно “капавшие” в Союзе в их отсутствие. Л нынешних молодых допустили к делу. Результат, по мнению ветеранов, должен был оказаться если не хуже результатов деятельности детей партийной элиты, то на том же уровне. А вот под ишь ты, они здесь, в его квартире.

Хорошо, допустим, что они его раскрыли — все события сегодняшнего утра в этом убеждают. Тогда вот лезвие безопасной бритвы, вот кран горячей воды. Можно наполнить ванну…

Вообще-то Канищев набрасывал сценарий в случае подобного исхода. И в этом сценарии присутствовал пистолет (идиот, ведь были десятки способов обзавестись чем-то еще, кроме табельного пистолета). Теперь пистолет отсутствует, что мешает прибегнуть сразу же к защите Барсукова и Коржакова — Канищев не мог отложить сообщение о потере табельного оружия на более поздний срок, так уж он был устроен. Значит, остаются прыжок из окна шестого этажа — высота не очень большая для гарантированной мгновенной гибели — и лезвие безопасной бритвы в сочетании с горячей ванной.

Да, ситуация явно претендовала на определение застойных лет — “тупиковая”. Выхода практически не предвиделось, оставался только вход (острота весьма двусмысленная, рожденная самим Канищевым). И генерал-майор вошел в ванную, заперев дверь на защелку.

Что же надо сделать в первую очередь? Побриться? А вот фиг им! И не потому вовсе, что “Жиллет” будет напоминать о вскрытых венах — пусть полюбуются его густой рыжеватой щетиной, он столько лет не позволял себе появляться на публике небритым, даже если щетина отрастала в течение полусуток. Небритым же он являлся только узкому кругу лиц, которые знали его, как “облупленного”.

Помирать ему явно рановато, он еще поборется.

“Вы думаете, что уже переиграли меня, сосунки?” — Канищев просто кипел уже от ярости, сдергивая с себя спортивный костюм, носки, плавки. Ага, кололи в правую руку. Это уже для того, чтобы привести в чувство перед тем, как оставить на скамеечке. Тут вот какая беда может приключиться — вдруг у них, у гадов, шприц не одноразовый был? Нет, вряд ли, не тот уровень, чтобы старьем пользоваться.

Ага, вот еще на правой ягодице на самом верху метка. Что-то сюда вогнали — когда он взбегал на тог пригорок. А он-то решил, что прострел его достал. Да, такая техника ему уже знакома. Стареет, видно. Подстрелили, как бегемота или носорога в национальном парке, чтобы гнилой зуб выдернуть или метку какую поставить. “Обидно, слушай”, — как говорил один киногерой, оказавшись в таком же идиотском положении.

Тугие струи воды — сначала теплой, потом горячей, потом очень горячей — заставили его забыть о физическом присутствии этих двоих типов в гостиной, перевели их в сознании Канищева в разряд вещей абстрактных, типа фабулы недавно просмотренного по телевизору детектива. Теперь он мог рассуждать более отстраненно, без эмоций.

Необходимо сразу же “сдать” Тарасова — ведь это он втравил его, Канищева, в дело, цели и масштабы которого до сих пор оставались неясными. Тарасов теперь во внешнюю