Отверженный 追放者 Часть IV - Александр Орлов

спросил я, занимая свое место, напротив пленника. — Больше не будешь юлить?

— Я расскажу, все расскажу, только остановись… — гундосил он, глядя на меня красными от боли глазами.

— Статуэтка, — бесстрастно произнес я.

— Да… Это я. Это была моя идея.

— Какая идея…

— Свин не мог ей всунуть. Все ерзал и психовал. А статуэтка попалась мне на глаза. Гладкая, деревянная. Я взял её и протянул ему.

— Что ты сказал? Слово в слово.

— Я… Я сказал… Всунь этой шлюхе эту штуку… Всунь ей по самый корень, чтобы из горла вылезло…

— Он и всунул.

— Да. Он ей там все порвал. До дна достал.

— До дна, говоришь…

Мир рвался на лоскуты, как спина Эцуро. Мимо прошла Муза, она держалась за голову, будто была ранена. На секунду остановилась и посмотрела на меня с жалостью и осуждением. Ты переходишь черту, — говорили её глаза. Пытая его, ты пытаешь и себя тоже.

— Она кричала. Очень сильно кричала, громко так… протяжно, — говорил якудза. — Рычала словно зверь.

— Дальше, — тряхнул я головой.

— Свин возбудился. Достал из неё статуэтку, хотел всунуть. Но она каким-то чудом вырвалась, поползла по ковру, оставляя след из крови. Он смеялся.

— А ты?

— Я бил её.

— Плетью?

— Да.

— Куда?

— …

— Куда, ублюдок?

— По заднице. По бедрам, пояснице, спине… Мы увлеклись, а она воспользовалась моментом. Дотянулась до ножа. Свин навалился на неё, прижал к полу, но она воткнула танто ему в живот. Он свалился с неё, но смеяться не перестал. Тогда я пнул её под ребра, а потом наступил на руку, чтобы бросила нож… Я схватил её… Потащил к кровати.

— О чем ты думал в тот момент? — спросил Аоки моим голосом.

— Я не знаю… Я не определился… Ни о чем!

— Хватит, ты опять врешь, полагая, что это спасет тебя от боли, — произнес Ичибан. — Продолжим.

— Нет, нет, нет, нет, нет, нет!!! Подожди, я не вру, я рассказываю все как есть, всевсевсевсе….

Я вскочил со стула, завис над инструментами, тяжело дыша. Кривые ножницы по металлу. Сойдет.

Острые лезвия сомкнулись на фаланге его мизинца, прижали кожу, заставляя палец немного опухнуть.

— Ты хоть представляешь, какого это, всю жизнь быть одному? — спросил я, и не дожидаясь ответа, нажал на ручки.

Ножи с хрустом сомкнулись, отделяя изуродованный палец от кисти. С мерзким звуком он шлепнулся на пол, под аккомпанемент криков Эзуро.

— И когда мне начало нравится чье-то присутствие…

Обрубок безымянного последовал за своим собратом.

— Ты решил растоптать это…

Теперь средний. Чистый срез не получился, он повис на перебитом суставе. Пришлось резать повторно. Эцуро вновь заплакал, как чертова девочка.

— Смешать с дерьмом… Втоптать в грязь… Обесчестить… Забрать это у меня!!!

Он выл и выл, не успевая реагировать на сигналы мозга. Я остервенело резал пальцы не останавливаясь.

Печатать он точно не сможет.

Когда закончил, у Эзуро не было пальцев. Вообще. Ни на руках, ни на ногах. На хрен они ему нужны, он все равно нежилец.

Он был в предобморочном состоянии, психологически сломлен, шокирован, опустошен. Но ещё жив.

И мне нужно было, чтобы так и оставалось. Он терял кровь, много. Весь ей был залит. Поэтому я разжег горелку.

— Что… что ты делаешь? — заскулил он.

— Вот, зажми это…

Я сунул ему в рот деревянную рукоятку от молотка в челюсть, заставил прикусить оставшимися зубами.

— Это чтобы ты язык себе не откусил, — объяснил я. — Он нам ещё пригодится.

Я начал со спины. Прошелся пламенем по свежим ранам, несильно, только чтобы немного подкоптить, до корочки. Вонь стояла нестерпимая, но я жарил Эцуро, как цыпленка на гриле. Огонь обнимал свежие раны, ласкал их и заставлял пузыриться, а кровь запекалась на глазах.

После обработал тем же способом обрубки на руках и ногах. Каким-то чудом якудза не отрубился, я не знаю. Видимо, работали таблетки. Ему же хуже.

— Теперь ты не сдохнешь быстро, — удовлетворенно осмотрел я результаты работы. — С порезами нужно осторожнее, да?

Я вытащил у него изо рта рукоятку, насадил на неё железный боёк и показал молоток ему.

— Так что… обойдемся без острых предметов.

С размаху я врезал по колену, ломая чашечку. Потом по кисти, отбивая как котлету. И второе колено, куда же без него. Молоток взлетал и опускался, словно противовес нефтяной скважины…

* * *

Перестарался немного. Эзуро вновь покинул чат.

Я влил ему в рот воды, чтобы привести в сознание, но он очень долго не желал просыпаться. Возвращение давалось ему все сложнее. Он все глубже проваливался под невидимый лед, оставался на той стороне границы.

Ничего, осталось недолго.

— Хватит притворяться, урод, — прошептал я ему. — Я готов слушать следующую порцию колыбельной.

— Не могу….

— Не можешь? Хочешь, чтобы я тебе язык отрезал? Давай, иди сюда…

— Нет, нет, пожалуйста… я скажу, все скажу…

— Ты потащил её на кровать! О чем ты думал?

— Что хочу её трахнуть! Я думал, что хочу её! Доволен⁈ Что никто не узнает, если я воспользуюсь моментом. Что все спихну на Свина, ведь так и должно было быть.

— Что ты сделал?

— Я забросил её на кровать, сел сверху… Начал бить…

— Зачем?

— Она сопротивлялась. Только она утихла, и я спустил штаны, как она опять начинала бороться. Тогда я выдавил ей глаз.

— Ты… сделал… что? — переспросил я, хоть и слышал, что он сказал.

— Пальцем. Не знаю, как глубоко, но она заорала как сумасшедшая, а потом отключилась.

— И тогда ты…

— Нет… Я достал, уже хотел, но все было в крови. Я замешкался, а она начала царапаться вслепую. Я решил её немного придушить, отступать было некуда. И тогда появились вы. Я не успел её изнасиловать, я клянусь! Я не успел, нет, не успел, я клянусь богами, всем чем хочешь клянусь, я не сделал этого… — заливался он слезами. — Я не… не…. я не вру…

— Я знаю, что не врешь, — сказал я. — Но знаешь что? Если ты думал, что я остановлюсь, ты ошибся.

— Постой, я все скажу, все что попросишь…– умолял он, содрогаясь в конвульсиях.

— Ты из Като-кай?

—