Стеклянный дом, или Ключи от смерти - Устинов Сергей Львович

Под его непрерывную трескотню я уселся, куда показали, и оглядел адвокатский апартамент. Помещение, прямо скажем, размерами не впечатляло. Маленький, не сказать крошечный кабинетик, где кроме хозяина и одного посетителя усадить кого-либо больше было не на чем, да и негде. В крайнем случае оставалось место для еще одного стоячего посетителя. Обшарпанный канцелярский стол, узкое окно без занавески, зато с решеткой, создавали бы совсем унылую картину, если бы не стены. Стены здесь жили отдельной жизнью. Их украшали десятки, а может, сотни фотографий в жестяных рамках или просто без окантовки, пришпиленные в таком количестве, что за ними почти не просматривались линялые обои. На некоторых из них я узнавал какие-то лица — то ли киноактеров, то ли телезвезд, в общем, что-то популярное. Часть фотографий была с дарственными надписями.

— Изучаете? — перехватив мой взгляд, тут же поинтересовался стряпчий и одобрил: — Изучайте, изучайте! Тут вся моя жизнь: я ведь еще самого знаменитого Хенкина консультировал, участвовал в деле Стрельцова! А Рокотов с Файбишенко? А Ионесян? А Лазишвили? Артисты, футболисты, валютчики, убийцы, цеховики! Всюду я был — или со стороны защиты, или от потерпевших. Вы, небось, молодой человек, и не помните подобных имен, а?

Я помнил, но не стал возражать, главным образом потому, что пришел сюда не воспоминаниям предаваться, а по гораздо более серьезному поводу. К тому же времени до встречи с Забусовым оставалось в обрез. Но дед, видать, хорошо разговорился еще с предыдущими посетителями и никак не мог остановиться.

— А вот этих людей знаете? — он ткнул подагрическим пальцем, покрытым, словно муравьями, мелкими рыжими крапушками, в пожухлое фото, на котором пара молодых людей с тонкими цыплячьими шеями, торчащими из мушкетерских камзолов, расшаркивалась перед объективом, метя пол длинными перьями на шляпах. И сам же ответил: — Не знаете! А между прочим, это ваш покорный слуга и Глебушка... Глеб Саввич. Сорок восьмой год. — Адвокат вдруг нахмурился и призадумался: — Или сорок девятый... Да, точно, сорок девятый! Глеб тогда как раз начал коллекционировать и меня, подлец, в это дело втянул. Только куда мне было до него! — Пирумов не то горестно, не то с восхищением покачал головой. — Ах, как Глебушка умел находить, как умел отыскивать... Но по-настоящему мы тогда страстно увлекались театром, играли в самодеятельности. Мечтали непременно стать артистами МХАТа. «Весь мир театр, мы — актеры» — так, кажется? Не знаю, как насчет всего мира, а суд, вообще уголовный или гражданский процесс — то еще представление! Так что в некотором роде можно считать, что я не порвал, не предал, так сказать, идеалов юности. Глеб вот пошел по другой линии, а мне удалось отчасти сохранить...

Я уже собрался было как-нибудь повежливее прервать его, чтобы вернуть на землю, но тут он совершенно неожиданно и без всякого перехода сделал это сам, сообщив жестко:

— В камушках да в железках, балда, разбирался, а в людях так и не научился. Заварил кашу, и кому теперь расхлебывать? Нам? Рассказывайте.

Я вкратце изложил. Суть моего рассказа Пирумову, который я, разумеется, постарался очистить от всех следов моих, скажем так, спорных с правовой точки зрения действий, заключалась в следующем. Кто-то вполне целенаправленно уничтожает предполагаемых наследников Арефьева. Об убийстве Женьки и Котика мы уже говорили при нашей первой встрече, с тех пор погибли Малей, его сестра Марго, ее муж Бобс. Я честно поведал, что сперва у меня были серьезные основания во всем подозревать Блумова, явного мафиози, успевшего даже в лагере побывать. Но его собственная смерть сегодня утром, если и не обелила автоторговца, то, во всяком случае, внесла серьезные коррективы, состоящие в том, что среди оставшихся в живых наследников по-прежнему есть убийца. А остались, так сказать, три единицы: Верка, семья банкира и семья шоумена. Не вызывает сомнений, что у последних первую скрипку играют мужья. А поскольку Верку я заведомо откинул как слишком слабую для физического исполнения убийств и слишком бедную для их заказа, к тому же лишенную соответствующих связей, остаются двое: Забусов и Эльпин.

Пирумов слушал меня, откинувшись в кресле, полуприкрыв глаза, которые, казалось, затянуло пленкой, от чего его сходство с большой доброй дворнягой стало еще больше. Только коротенький нос с торчащими ноздрями нервно подрагивал, выдавая внимание к моему рассказу.

— Забусов и Эльпин... — протянул он, когда я закончил. Пленка в глазах растаяла, как будто не было ее: взгляд сделался острым, профессионально-оценивающим. — Верочку я, конечно, помню с детства, прелестная была девчушка, но как юрист-практик... Мне не очень по душе, когда выводы делаются вот так категорично, на основании личных субъективных оценок. «Бедная», «слабая физически»... Помнится, в шестьдесят четвертом я защищал одного инвалида первой группы... — Он сам себя прервал, слабо махнув в воздухе рукой: — Хотя, впрочем, скорее всего, вы правы. И что же требуется от меня?

Я тяжко вздохнул.

— Мне и самому трудно в этом разобраться, но попробую. Блумов в разговоре со мной явно намекал, что убийцей может быть банкир Забусов. Но покушение заказал почему-то на Эльпина. В свою очередь, Забусов катил бочку на шоумена. Однако в результате сегодня утром убили Блумова. Похоже, все они очень много хитрят и врут, а мне надо попытаться выяснить, какие у них отношения на самом деле. Так что вопросы такие. Кто из них кого ненавидит по-настоящему? И кто действительно способен, по-вашему, на убийство?

— Все, — веско ответил Пирумов.

— Что «все»? — слегка оторопел я.

— Все они друг друга ненавидят. И все способны на что угодно.

Адвокат теперь глядел на меня ироническим, едва ли не веселым взглядом, и мне показалось, что он надо мной просто насмехается. Вероятно, это отразилось на моем лице, потому что Пирумов тут же добавил, уже серьезно:

— Я не шучу.

— Тогда объясните подробнее, — потребовал я.

Теперь уже ему пришла пора тяжко вздыхать. Помолчав, словно собираясь с мыслями, он стал объяснять.

Это была запутанная, наверченная, перекрученная, вся в грязи и вековой пыли, как закатившийся много лет назад под шкаф клубок ниток, история. Оказывается, после многосемейного Саввы осталась купленная еще в тридцатых годах дача на Николиной горе по Рублево-Успенскому шоссе с довольно большим, в гектар, участком. Сперва наследники по простоте тогдашних отношений к собственности жили на ней все вместе летними месяцами, не особо вдаваясь в юридические тонкости. Дача считалась по привычке «родительской», а значит, общей. В процессе, как водится, выявились среди них большие любители садово-огородного времяпрепровождения и меньшие. А позже, когда все Саввичи, за исключением Глеба, ушли в мир иной, это даже как-то закрепилось на бумаге. Женька, например, с Котиком, Верка и сам старый антиквар легко отказались от своих прав на клочки, как многим тогда казалось, бессмысленной земли. И участок фактически достался на правах общей собственности трем семьям: Блумовым, Эльпиным и Забусовым.

Однако и здесь конфликтов до поры не возникало. Старую довоенную развалюху снесли, построили три добротных дома, где кому больше приглянулось. И все бы ничего, да настали иные времена. Поползла цена на землю, а в подобном престижном месте не просто поползла — взмыла ввысь, чуть ли не до десяти тысяч долларов за сотку. Вот тут-то и началось. Насколько я понял, первым возмутителем спокойствия оказался только что вернувшийся тогда из заключения, а ныне уже покойный Бобс. Это с его подачи лупоглазая Марго вдруг объявила, что им с братом Нюмой, от имени которого она взяла привычку уверенно говорить, принадлежит половина земли. А соответственно Наталье и Настасье, женам Забусова и Эльпина, другая половина. Но дома стояли так, что поровну поделить уже ничего было невозможно. Что тут началось, Пирумов подробно рассказывать не стал. Упомянул только, что как адвокат с самого начала отказался во всем этом участвовать и даже вникать. Но отголоски боев до него, давнего друга всей семьи, разумеется, доносились. Суды, пересуды, обращения в прокуратуру, бесконечные обмеры участков и прочие юридические методы легко сменялись схватками врукопашную. С полей сражений, фигурально выражаясь, доносились отзвуки взаимных оскорблений, натурального рукоприкладства и мордобоя, пахло смрадным духом анонимок, доносов, клеветы, лжесвидетельств и уж совсем не фигуральным дымом пожарищ: в одну прекрасную осень все три дома один за другим сгорели дотла, и теперь бывшее Саввово поместье уже довольно давно стояло пустым и заброшенным.