Синдром усталости - Владимир Николаевич Моргунов

с заместителем директора па науке. Заместитель сказался весьма словоохотливым.

Анатолий Васильевич Цвиркун — фамилия это украинская, на русский язык она переводится как “сверчок”, но ведет он свое происхождение от основного контингента, этот край населяющего, то есть, от казаков — располагал к тему же весьма ценными для Лисицына сведениями.

— Елизаров? Много могу рассказать об этом… выразился бы, знаете, но о покойных плохо не говорят. То, что я расскажу, к хорошему отнести нельзя, но и умалчивать в беседе с представителем такого учреждения я не имею права. Я — последний из могикан, если не считать разного технического персонала. Я работал здесь заведующим лабораторией до прихода Николая Августовича Елизарова со товарищи. Вот именно: со товарищи — мне знаете ли, встречалось пошловатое толкование слова “товарищи”, как “товар ищи”. Я не очень верю в такое происхождение этого слова, но в отношении Елизарова и его команды, лучше и точнее не скажешь. Да, это были сущие разбойники…

Конечно, прошлое руководство института тоже не было идеальным, о при всем при том что-то же делалось при нем. В общем-то лет за пять до прихода Елизарова определилось стратегическое направление развития науки, наш филиал должен был решать медико-биологические программы, удалось выбить солидные средства. Да и работали здесь никак не с улицы люди, у многих были не только ученые степени — чего там Душой кривить, уж мы-то знаем, как зачастую “делались” кандидаты и доктора наук — но солидные работы, публикации в серьезных научных изданиях. И вот на волне перестройки приходит Николай Августович, все ставит с ног на голову. Перестройка во всем — это понятно. Решил, значит, внести свежую, здоровую струю. Но если бы он сам при этом был бессребреником, так ведь нет — тут и дача, и автомобиль вне всякой очереди, тут и квартира таким же путем, и загранкомандировки, коим несть чиста. В одну только Великобританию четыре раза катался, два раза за океаном был.

Чувствовалось, что Цвиркун вел скрупулезный подсчет всех действий Елизарова, которые — замдиректора ясно давал это понять — являлись явным злоупотреблением служебным положением.

— А когда он за границу начал выезжать? — спросил Лисицын.

— Вы имеете в виду — в свою бытность директором филиала здесь, в Южнороссийске? Да сразу же, в восемьдесят пятом и покатил к концу года. Правда, та первая поездка в ГДР была, что по большому счету и заграницей вроде бы не считалась. Но зато уж в восемьдесят шестом Елизаров в институте редко и показывался, все раскатывал — Москва — заграница, заграница — Москва. В восемьдесят седьмом история повторилась. А в восемьдесят восьмом он здесь вообще СП создал, наверняка одно из первых в Союзе. Да, создал на базе одной лаборатории группу, выписал из-за кордона в Южнороссийск несколько зарубежных светил, платил им в валюте, словно бы на институт наш и на филиал в частности валютный дождь проливался.

— А что это было за СП, чем оно занималось?

— Тем же, чем и вся отечественная наука той поры — удовлетворением собственного любопытства за государственный счет. Только в том конкретном случае государство было другое, не СССР.

— То есть, если я вас правильно понимаю, Елизаров изловчился работать на заграничного заказчика? Но, насколько мне известно, тогда львиную долю валюты надо было отдать государству, СССР. На жалкие остатки он не мог особо шиковать, — Лисицын внимательно смотрел на замдиректора, ожидая его реакции.

— А-а… Это все не для Елизарова, — махнул рукой Цвиркун. — Я почти что уверен — он делился с чиновниками из внешнеэкономических ведомств и оставлял себе гораздо больше, чем в том случае, если бы действовал законным путем.

— У вас имеются какие-то более или менее проверенные сведения на сей счет?

Цвиркун и на сей раз был невозмутим.

— Есть, конечно, и сведения. Могу вам дать номер телефона Натальи Андреевны Мальцевой, она в те времена заведовала экономическим отделом. В особом фаворе у Елизарова не была, под конец они и вовсе рассорились. Так что, — Цвиркун криво усмехнулся, — можете рассчитывать на полную беспристрастность.

— Хорошо, а на каком узком направлении то СП удовлетворяло свое любопытство? — Лисицын подумал о том, что у самого Цвиркуна оставалось очень мало времени на занятия непосредственно наукой, так как интриги, подсиживание, вся эта “подковерная” возня занимало его наверняка в большей степени.

— Ерундой вообще-то… Для неспециалиста это будет звучать скучно и не совсем понятно в смысле приложения в практике — влияние загрязнений окружающей среды на микробы и вирусы. То есть, грубо говоря, берется больной дизентерией из малонаселенного хутора и помещается под выхлопную трубу дизельного автомобиля или рядом с трубой химического производства. А если говорить серьезно и поконкретнее, то исследовались непосредственно возбудители той же дизентерии в разных не очень для них комфортных средах. Большего я не знаю, лаборатория была закрытой, допуск по первой форме, вы же знаете, что это такое.

— Знаю, — покачал головой Лисицын. — Только ведь допуск по первой форме одна известная нам организация осуществляла. Как же Елизарову удалось иностранцев туда втиснуть?

— Да иностранцы не очень долго здесь и пробыли.

— Ага, значит, в валюте платили советским сотрудникам? Они, наверное, здорово тогда улучшили свое благосостояние.

— Их, во-первых, всего трое и было-то. А во-вторых, почти все они плохо кончили, так что улучшенное благосостояние на пользу не пошло.

— Как — плохо кончили? Нельзя ли поконкретнее?

— Пожалуйста, — Цвиркун дернул плечом. — Один из этих гениев почти сразу же запил горькую и умер от алкогольного отравления. Другой очень скоро попал в психушку. Только третьему больше повезло — он эмигрировал.

— И опять же это удивительно, — засомневался Лисицын. — Мы же только что говорили о режиме секретности, о допуске по первой форме. Людей с такой формой допуска, как минимум, лет по пять выдерживали в стране, чтобы они все забыли, и только потом выпускали.

— Пяти лет, конечно, не просто, прошло не больше двух. До того, как Союзу распасться окончательно и, возможно, бесповоротно, от него откололись три прибалтийских республики, как нам с вами известно. А у самого Лаптева мать оказалась литовкой. Так что имеем дело с голосом крови, — Цвиркун криво усмехнулся, — хотя на самом деле имели место наверняка более прозаические мотивы перевода.

— Значит, Елизаров оставался единственным россиянином, кто мог что-то рассказать о той лаборатории, — словно рассуждая вслух, сказал Лисицын.

— Э, да что теперь об этом вспоминать? — Цвиркун искренне недоумевал, чего это приезжий следователь привязался к лаборатории, прекратившей свое существование несколько лет назад. — У Елизарова подобных проектов много было провернуто. Все вокруг одного и вращалось